Под страхом смерти. Преступление нелюдима
Шрифт:
Тридцать тысяч! Так запросто, не моргнув глазом! Ну и богачи! Последние съемщики дали всего десять тысяч за три месяца, да еще пришлось установить им электрические обогреватели, что влетело Шеншолю в три тысячи франков.
Впрочем, и им это не принесло счастья. Неужели действительно г-н Сариш... Такой достойный человек. Такой представительный, с великолепной бородой. Тип балканского дипломата 1900 года. И жена, может быть, слишком красивая и слишком молодая для него... Не говоря уж о секретаре...
Шеншоль катил на своем старомодном велосипеде по шоссе, заполоненном шикарными машинами и туристскими автобусами.
Десять тысяч франков, чтобы покончить дело с виноторговцем из Безье. Десять тысяч — в Париж, домовладельцу, который мог нагрянуть в любой день. Этот пройдоха, имевший москательную торговлю, выстроил себе виллу, где жил только три летних месяца, но хотел окупить свои расходы, сдавая помещение на зиму и весну. Вот уж кто умел беречь копейку! И чуть что — кричал о выселении.
Значит, если вычесть из тридцати тысяч двадцать, остается десять. Десять тысяч франков своих собственных. Таких больших денег Шеншоль никогда не имел, с тех пор как... Да, можно сказать, с самого рождения.
Но будет нелегко... Лучше остановиться у этого бистро и выпить большую рюмку водки. А потом еще, на Антибской площади.. Нет, там, пожалуй, не стоит — его могут увидеть знакомые.
Шеншоля пугало все: и темнота, и свет. Большой ключ от виллы оттягивал карман куртки. Кстати, он ведь не забыл сказать голландцам, что по соседству с ними живет Ага-хан? Муж перевел. У жены вырвался возглас восхищения. Об этом «соседстве» было сказано, конечно, только для красного словца, потому что от дворца Ага-хана «Пурпурные скалы» отделяло не меньше двенадцати вилл. Да и вообще, Ага-хан уехал на несколько месяцев в Индию. После полудня у Шеншоля было достаточно времени, чтобы все обдумать. Он уже давно изучил территорию виллы и знал, что в конце сада, около теплиц с выбитыми стеклами, находится ров, куда прежде (когда еще держали садовника) складывали перегной. В оранжерее оставался кое-какой инструмент
Не снимая шляпы и перчаток (ибо он все еще носил перчатки), Шеншоль начал с того, что выкопал в перегное большую яму Потом...
Он даже захватил с собой ароматические пастилки от кашля. Он не решался зажечь фонарь и двигался на ощупь. При каждом его шаге раздавался шум: какие-то шорохи и похрустывания, а иногда словно бы звук чьих-то шагов, шепот.
Шеншоль не сумел бы сказать, ради чего он это делал. Ради жены, или ради сына, или же?..
В общем, Нелюдим поступал так потому, что ему всегда не везло. И последняя неудача: он обнаружил в стенном шкафу полу-разложившийся труп именно в тот день, когда ему удалось сдать виллу за тридцать тысяч франков.
Он привез большой мешок на велосипедной раме. Захватил карманный фонарик, которым так и не воспользовался.
Надо было еще выпить! Даже вода, и та стекала с «Пурпурных скал» с каким-то зловещим журчанием. И вдруг совсем некстати взошла луна...
Завтра утром эти жизнерадостные люди, чисто вымытые, хорошо одетые, довольные собою, ринутся в дом, распахнут истлевшие рамы, подымут целые фейерверки пыли и обнаружат, что у кресел подломаны ножки. Н-да...
Попробуют включить центральное отопление и...
Но к тому времени они уже заплатят. Будет поздно.
Он почувствовал под пальцами бороду. Мешок оказался мал. Никогда не подозревал Шеншоль, что так трудно засунуть в мешок человеческое тело.
Он снова засыпал яму перегноем. Но теперь его оказалось слишком много, так что его пришлось разбросать по земле и притоптать. Подумав о том, что останутся следы, Шеншоль пошел за граблями.
Когда он вернулся домой, был уже час ночи. Он не был пьян.
— Это ты? — спросила жена, словно это мог быть кто-нибудь другой.
Шеншоль ответил, что это он, и прошел в кухню. Достал из буфета бутылку вермута — единственную! Иногда ведь приходилось угощать клиентов, а вермут — самое дешевое, и притом вполне приличное вино.
За кремовыми шторами казино мелькали тени. Люди кидали на игорные столы тысячи, десятки и сотни тысяч франков...
— Что ты делаешь, Пьер?
Да, его звали Пьер. Он не ответил, потому что в этот момент пил прямо из горлышка.
— Пьер! Где же ты?
— Здесь,— пробормотал он наконец.
— Почему ты не идешь сюда?
Почему? Да потому, что вермут стал Шеншолю поперек горла, и вдруг его начало рвать прямо посреди кухни.
— Уверена, что ты опять нализался...
Вот дурная баба! Шеншоль никогда не пил. Из-за печени.
– — Подписали?
– — Что?
— Твои клиенты... Сняли «Пурпурные скалы»?
— Они приедут завтра утром.
— А ты веришь этому?
Шеншоль вдруг оцепенел от ужаса. А если они и впрямь не приедут завтра? Он ведь не знал ни их фамилии, ни адреса. Только успел прочесть на автомобильном номере «HL» и даже цифр не запомнил...
— Я всю ночь не сомкнула глаз... Как раз напротив остановилась яхта, и матросы все время пели, не знаю уж, на каком языке...
А сам-то он разве спал? Во всяком случае, когда в восемь часов утра Шеншоль открывал ставни н официант из соседнего бистро поздоровался с ним, маклер казался еще более нелюдимым и хмурым, чем обычно.
Он уже заранее знал, что эти голландцы... Следовало предвидеть это, раз они даже не торговались.
— Ту-ту!
Шеншоль вскочил и подбежал к окну. Увы! Это оказался пикап бакалейщика, снабжавшего яхты... А там, на яхте, песочили палубы, драили медяшку и сушили паруса, развесив их, как белье, на утреннем солнце.
Ах, эти голландцы, с их разряженными детьми, с боннами (так они называли нянек), с горничными и с кухаркой! Они наверняка сейчас замирали от восторга, любуясь морем из окна какого-нибудь отеля-люкс: «Не лучше ли посмотреть другие виллы, прежде чем решиться снять «Пурпурные скалы»?
А как же труп? Шеншоль бросил перчатки где-то по дороге. Перчатки под свиную кожу.
— Ту-ту!
Почтальон. Письмо из Парижа. Шеншоль ждал его. Подтверждение телеграммы. На бумаге штамп москательного магазина. Напечатано на машинке.