Под жарким солнцем
Шрифт:
— Значит, вино из вашего винограда?
— Конечно, из нашего.
— Выходит, что можно у вас собирать урожай?
— До войны тут был настоящий председатель. Человек с головой, понимал толк в хозяйстве. Тогда хорошо обрабатывали землю и посадили тридцать гектаров винограда. Колхоз начал богатеть, люди стали на ноги. За время войны виноградник одичал и перестал плодоносить. С большим трудом восстановили один гектар плантации и собрали небольшой урожай. Председатель велел сделать вино и продать, чтобы выручить немного денег на расходы.
— И
— Мало, очень мало покупателей. У кого денег нет, а у кого — свое вино. Больше всего забегают к нам приезжие.
— Зачем же вам этот ларек?
— Приходят сюда и погулять… — усмехнулся продавец. — Ведь можно с ума сойти в этой дыре.
— Разве нечего делать? Почему вам не взяться за те тридцать гектаров виноградника, тогда бы вы могли открыть винный павильон в городе и столько денег выручили бы, что хватило бы и колхозу, и людям.
— Кто возьмется за такое дело? С большим трудом обрабатывают один гектар… Говорить легко…
— Мне кажется, если бы такой человек, как вы, например, взялся за виноградник, был бы толк и для вас, и для колхоза. Разве вам не надоело стоять здесь целыми днями и ждать, пока появится охотник выпить стакан вина?
— Давайте не будем говорить об этом, лучше выпьем, — предложил продавец.
— В другой раз. Я очень спешу… — Мегудин постарался увильнуть от назойливого продавца.
От винного ларька Мегудин направился было на колхозный двор, решил посмотреть, что делается там. Но, вспомнив, что Лиза с нетерпением ждет его, он забежал домой, рассказал о разговоре с Любецким, быстро поел и зашагал на колхозный двор, а оттуда в правление.
Вечерело. В небольшой тесной деревенской избе было душно, накурено. Из-за дыма еле видны были люди, которые сидели тут и о чем-то неторопливо беседовали.
Мегудин, войдя, поздоровался. Человек с темно-серой косматой бородой, сидевший поближе к двери, поднялся и подал ему стул:
— Садитесь, товарищ.
— Как вам живется? — спросил Мегудин после короткого молчания.
— Как червям в хрене, — пошутил кто-то.
— Почему так?
— А вы разве не знаете? — отозвался человек, сидевший недалеко от двери. — Извините, товарищ, как ваша фамилия? Где-то я вас видел.
— Может быть, новый председатель? — раздался сиплый голос из другого угла.
— А разве у вас нет председателя? Я хочу его видеть, — сказал Мегудин.
— Ушел куда-то, наверное, скоро придет. Завтра он уезжает.
— Если бы вы только знали, сколько председателей у нас перебывало, — продолжал человек с сиплым голосом. — Один приехал к нам из города в фетровой шляпе, с толстым, как у министра, портфелем. Созвал собрание, наобещал золотые горы и через месяц еле ноги уволок отсюда… Другого болтуна и бездельника выгнали, третий сам отказался, а последний нашел себе хорошее занятие — открыл винный ларек и вместе с продавцом выпивает.
…Мегудин долго беседовал с людьми, знакомился с положением дел в колхозе. Когда он поздно вечером ушел, разгорелся сильный спор, кто он, этот пришелец, — новый председатель колхоза или просто человек, прибывший сюда по какому-то делу. Сдержанность и необычайная осторожность, с которой он произносил каждое слово, насторожили всех присутствующих, вызвали самые различные предположения. Некоторые считали, что человек просто хочет найти здесь приют, ибо ему некуда деться; другие, наоборот, полагали, что это хороший признак: мало говорит — значит, много делает.
Когда все собрались уходить, мужчина, сидевший у двери, спросил:
— А вы знаете, кто этот человек? Мегудин! Неужели вы его не узнали? Это бывший председатель нашего райисполкома!
— Чего ради он завернет сюда? Что ему тут делать? Может, в гости приехал… — отозвался кто-то.
— А я вам говорю, что это он. Точно он, — твердил сидящий У двери.
— Не может быть, чтобы человек с такими заслугами приехал к нам в колхоз, — послышался голос из другого угла.
Назавтра чуть свет, еще до того, как люди вышли на работу, Мегудин успел побывать на колхозном дворе, в полуразрушенном хлеву, где стояло несколько коров и было с десяток свиней. Оттуда пошел в поле, осмотрел запущенный, одичавший виноградник, а затем направился в правление колхоза к счетоводу.
Счетовод — высокий, с длинной тонкой шеей, в очках, из-за которых смотрели грустные глаза, — на вопросы Мегудина отвечал коротко, называя только цифры. Насчет возможности получить кредиты в банке он сказал:
— Колхоз должен государству больше, чем стоит все его достояние. Поэтому вы должны понять, что мы не кредитоспособны.
Мегудин никогда не искал спасения в кредитах, не хотел залезать в долги, но ответ счетовода его сильно расстроил.
«Когда доходишь до крайности и нет другого выхода, то можно все же взять краткосрочный заем, но и это исключено», — подумал он.
— Ну, а из колхозной продукции можно что-то реализовать? — спросил он.
— То, что можно было, мы уже реализовали.
— На трудодни всё поделили?
— Нечего было делить. Даже не хватило с государством рассчитаться. Осталось только немного лука, который надо будет раздать колхозникам.
— Лук? А сколько лука? — спросил Мегудин.
— Приблизительно две тонны.
— Две тонны… А качество его? Можно ли его продать?
— Наверно, можно, но товар-то грошовый…
— Почему? Почем сейчас лук?
— Точно не знаю, но, кажется, в цене…
Мегудин прикинул, сколько денег можно выручить за лук, и сказал:
— Я думаю, что колхозникам надо выдать столько лука, сколько им нужно для личного потребления, а остальной продать… Зачем каждому таскаться на рынок… Но скажите точно, сколько лука имеется и что еще можно продать?
Счетовод долго рылся в бумагах, но найти нужные сведения так и не мог.
Собрание было непродолжительным. После того как Мегудина избрали председателем Петровского колхоза, он сказал: