Под знаком Рыб
Шрифт:
Пришел доктор Клюгер и первым делом занялся больным. Закончив с ним, он продиктовал Хемдату несколько писем. Хемдат вернулся домой усталый и разбитый, с тяжелой головой. Бессильно растянулся на кровати в надежде заснуть, но в голове все ворочалась дневная тяжесть, и кончики нервов копошились во всем теле, точно маленькие червячки. В мозгу стоял туман, ему нужен был врач. Вот он едет, зубной врач в коляске. Сейчас он вырвет ему порченый мозг, и Хемдату сразу станет легче. Он лежал на кровати, и на него наплывал страх помешательства. Кто знает, чем это кончится! А вдруг он завтра проснется, утратив разум? Хотя по линии отца он происходил из древнего знатного рода, но жизненная сила этой семьи была уже на исходе, а он сам, пошедший другим путем, был совсем еще молод, даже жизни не вкусил как следует. Впрочем, рабби Нахман из Брацлава, светлой памяти, неслучайно говорил, что, бывает, иной человек восемнадцати лет испытал в жизни больше, чем старик в семьдесят. Он вдруг вспомнил одну свою красавицу родственницу, которая тоже пошла наперекор родовым традициям. У нее был хороший голос, и она хотела стать певицей, но родители решительно возражали против этого. Тогда она взяла и уехала в Вену. Мыкалась там без гроша, много трудилась и мало ела, и все это в ожидании того дня, когда она поднимется наконец на сцену и труды ее будут вознаграждены. Но надежды ее оказались больше ее сил, которые были на исходе. Она действительно удостоилась выйти на сцену, и множество людей пришло послушать ее пение, но как только она открыла рот, кровь хлынула у нее из горла. Потом за ней приехали родители, забрали ее домой, вызвали врачей и стали ухаживать за ней. И сейчас она лежит там, дома, в своей комнате, и никуда из нее не выходит. Разум ее потускнел, и голос пропал, и она вечно укутана во все белое, и вся ее комната белая — белые стены и белые ковры на полу. Иногда ее навещает врач и приносит ей красные розы, и тогда она встает и осыпает их белым пухом, и в огромном комнатном зеркале вновь отражается безукоризненная белизна.
Из-за этой вечной белизны она утратила способность видеть в темноте. Однажды Хемдат зашел к ней, когда уже стало темнеть. Ее взгляд неотрывно следил за его шагами, но она не видела его. Тогда она вдруг встала, протянула свои длинные холодные пальцы и начала ощупывать его лоб, и виски, и глаза, а потом сказала: «Хемдат».
Хемдат вскочил на постели. Ему почудилось, что это Яэль позвала его по имени. Как жестоко он ошибся! Никто его не звал, чувства обманули его. Он снова лег, охваченный грустью. Он лежал, но душа его уже не хотела лежать. Если тебе нечего делать у Клюгера, сиди дома за своим столом и работай сам. Ты, кажется, хотел перевести роман Якобсена «Нильс Люне»? Так садись и переводи. Хемдат встал, вынул лист бумаги и достал ручку. Но оказалось, что перо в ручке уже заржавело, и поэтому Хемдат не смог написать ни строчки. Но ничего — лиха беда начало.
По утрам Хемдат выходил на балкон и смотрел в сторону Эмек-Рефаим, где проходила железная дорога. Вдали сверкали отполированные железнодорожные рельсы. Дважды в день по ним проходил поезд. Поедет Яэль Хают, увидит его через окошко, позовет: «Привет, привет, привет». А в глубине души он даже думал иногда о невинном поцелуе. Яэль придет к нему, она увидит его за работой, и он запечатлеет на ее красивом лице свой целомудренный поцелуй. Сейчас он уже не гоняется за случайными поцелуями, но ее спокойное лицо волнует его сердце, и губы его жаждут освежающего прикосновения. Когда-нибудь, когда он состарится, он решится ее поцеловать, и никто его ни в чем не заподозрит. О да, он знает, что лицо Яэли уже знает вкус поцелуев, но поцелуи для нее — это святое, они не оскверняют ее лицо.
Он опять ничего не сделал. Солнце пылало, и его жаркие лучи жалили кожу, точно летние комары. Этот зной парализует всякую силу воли. Горячее сердце в сочетании с пылающим днем — плохое состояние для работы. А Хемдат еще помнил те первые дни в Стране, когда роса его души ложилась на листы бумаги и бутоны цветов, и его поэмы росли и расцветали, точно сами собой, и спиртовка непрерывно облизывала кофеварку, и он пил кофе, чашку за чашкой. Он решил возродить ту давнюю рабочую атмосферу и снова начал варить себе кофе. Целыми днями он пил кофе, как воду. Уже не красная кровь текла в его жилах, а черный кофе. Он выпивал свой кофе и снова валился на кушетку, и лежал с открытыми глазами, с пустой головой, лежал и не чувствовал ничего, даже скуки, одну только усталость, тяжелую и затяжную усталость. О, кто даст мне покой, жаловался он, и собственный слабый голос раздражал его. Он лежал, не в силах шевельнуть рукой. Лежал, как мертвый, и душа ушла из него [19] .
19
«Душа ушла из него» — парафраз выражения из трактата «Бавли» (Вавилонский Талмуд): «Упал и ушла его душа».
Издали послышался шум идущего состава. Поезд гудел и приближался. Пугающий свист разорвал тишину долины. Поезд пронесся и исчез, оставив за собой извивающийся штопор иссиня-черного дыма. Хемдат вскочил и закричал: «Яэль!» Он торопливо подмел пол, расставил стулья и покрыл стол новой бумагой, потом помылся, сменил одежду и сел за стол. Тело его словно проснулось, пальцы образумились, ручка побежала по бумаге, и буквы за буквами так и посыпались из-под пера на лист, соединяясь в слова, и фразы, и строки. Как не поверить, что его перевод двинулся успешно?!
Прошел час, другой, а Яэль все не появлялась. Хемдат уже начал сомневаться, не ошибся ли он, точно ли это Яэль ехала этим поездом. Ведь он не разглядел издалека ее лица — только знакомое зеленоватое пальто он заметил. Но неужто она все еще ходит в зимнем? Что скажут на это дочки его домохозяина? Подожмут, наверно, губы — ну и бедные же девушки ходят к нашему жильцу! Нет, он, скорее всего, ошибся, это была не Яэль, ведь ее лицо было повернуто в другую сторону. Разве могла Яэль проехать и не взглянуть на его окно?!
Но Яэль действительно приехала. Говорят, она так похорошела, будто вернулась не из больницы, а из отцовского дома. «Неужто и волосы у нее отросли?» — удивился Хемдат. И сам себе ответил: подожди, не сегодня-завтра она к тебе придет, как уже передала через Пнину, и тогда ты сам все увидишь. Пока что она уехала в Реховот, к матери. Ее мать собирается вернуться в Россию. Этой старой женщине не под силу оказалась Страна Израиля, и Стране эта старая женщина оказалась не под силу. Возможно, в прошлом, во времена библейских поколений, жизнь в Стране была хороша и для стариков, но в наши времена ничто не дается старикам тяжелее, чем эта страна. Небо выжимает из человека последний пот, земля метет пылью, и силы человеческие на исходе, и в горшке пусто. Съел что-нибудь — и твои почки тут же сходят с ума.
Но на самом деле Хемдат не очень-то задумывался над тем, какова она, эта страна, легко в ней старикам или трудно, — ему двадцать два года, Хемдату, и его желудок переварит даже камень. Заработал он монету — покупает себе хлеб, заработал пару монет — покупает хлеб с маслинами, или с инжиром, или с виноградом. Правильно сказано в Торе, что Господь приведет тебя «в землю, в которой без скудости будешь есть хлеб твой и ни в чем не будешь иметь недостатка» [20] . И Страна Израиля действительно ни в чем не имеет недостатка. Смотри, сколько всякой всячины он приготовил к приходу Яэли!
20
Втор. 8, 9.
Со дня ее приезда он каждый день вставал на рассвете и начинал украшать комнату, раз, и второй, и третий, чуть не каждую минуту по-новому. Одежду, которую он надевал сегодня, он не надевал завтра и то и дело вглядывался в свое отражение в стекле картины, и если вы забыли, что это за картина, то это Рембрандт, «Жених и невеста», что же еще! Он собственноручно вымыл пол. Теперь его комната сияла чистотой, и все в ней было чистое, и новая бумага покрывала стол, и добрый запах чистоты веял от пола и от стола. Вполне можно было подумать, что он мыл пол эвкалиптовой водой. И вот он сидит у этого стола, и рука его ведет ручку по бумаге, и ручка пишет слово за словом. Как хороши эти маленькие черные буковки на белой бумаге! Два-три листа Хемдат положил сбоку, на край стола, а один — перед собой. Каждую минуту он вскакивал, чтобы открыть окно, а еще через минуту — чтобы его закрыть. С одной стороны, ему нравилось, когда полуденный ветерок задувал через окно, с другой стороны, он любил работать в тихой закрытой комнате. Вот он и прыгал от окна к столу и обратно.
И вдруг Хемдат услышал голос Яэли. Он бросился к окну. Яэль стояла внизу. Она не может зайти, она торопится.
— Зайдите хоть на минутку, сударыня, — крикнул Хемдат, — на одну минутку.
— Нет, — сказала Яэль, — лучше вы спуститесь, господин Хемдат.
— Поднимитесь, сударыня, поднимитесь, — снова попросил Хемдат.
— Нет, я не могу подняться, — ответила Яэль, — я тороплюсь.
Хемдат спустился. Выходя, он еще раз оглянулся. Вот она, та нарядная, сверкающая чистотой комната, которую он приготовил в ее честь.