Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
Антоний назначал высокое содержание для своих детей и Клеопатры и просил торжественно сжечь его тело на Форуме в Риме, а затем похоронить прах в Александрии. В завещании подчеркивалось также, что Цезарион является сыном Юлия Цезаря.
Император заявил в ответ, что он действительно передал свое завещание в храм Весты, однако все упомянутые распоряжения являются просто вымышленными, ведь каждому известно, что римский гражданин ничего не может завещать тому, кто не является гражданином Рима. А то, что Цезарион — сын Юлия Цезаря, подтвердил
Я и некоторые другие свидетели, например Алекс, посоветовали императору, что теперь как раз настал подходящий момент для того, чтобы объявить наконец Октавии о разводе.
— Да, я так и сделаю, — воскликнул Антоний гневно, — хотя бы для того, чтобы избавить Октавию от позора быть женой государственного преступника.
После этого император Марк Антоний порвал все отношения с Римом и объявил, — впрочем, не выразив этого явно, — войну триумвиру Гаю Октавию.
Мы с моей Ирас виделись в этот период весьма редко, так как Клеопатра хотела, чтобы обе ее придворные дамы постоянно находились при ней. Сама же она почти все время была в отъезде: то прогулки в Каноб или на озеро Мареотида, то паломничество к святилищам Дельты. Особенно любила она храмы Исиды, старейший и наиболее известный из которых находился в Себенните. Антоний не принимал участия в этих мероприятиях, объясняя насмешливо и в то же время вполне серьезно:.
— Рядом с богиней император выглядит довольно мелко, а иногда даже смешно. Так что уж лучше я останусь в Александрии, где меня знают, ценят и уважают.
Клеопатра в это время была в Мемфисе, так что неизвестно, узнала ли она об этом высказывании.
Когда потом Ирас возвращалась вместе с царицей, она была настолько уставшей, что наши ночи любви превращались в часы, да и они становились все реже. Мои подозрения, что у Ирас появился кто-то другой, оказались безосновательными. Я пожаловался на свою беду Салмо.
— Ах, господин, такова жизнь. Вы оба уже не те молодые люди, которые день и ночь только об одном и думают, ваши занятия требуют много сил и изнуряют и тело и душу — почему же ты жалуешься? Разве дела твои идут плохо? Разве Ирас не стала скорее подругой, чем служанкой царицы? Вы оба добились всего, что только может достичь человек. Вместо того чтобы жаловаться, вам следовало бы каждый день приносить благодарственные жертвы в храме Сераписа, хотя это, конечно, довольно бессмысленно, ведь судьбами людей повелевает единственный бог, а не какой-то каменный идол.
Я засмеялся.
— Конечно, Салмо, ты мог бы и не напоминать мне об этом лишний раз, а я тебе в сотый раз повторяю, что люди поклоняются не камню или бронзе, а стоящему за ним божественному принципу. Я все сильнее начинаю подозревать, что тюремщики в Иерусалиме выбили тебе не только глаз, но и часть разума.
Салмо печально взглянул на меня, и мне сразу же стало стыдно за эти слова.
— Прости, друг, мне
Салмо пожал плечами.
— Если их будет слишком много, я передам их моему заместителю…
— Что? У тебя тоже есть заместитель?
— Да, — лукаво ухмыльнулся Салмо, — только он еще об этом не знает.
Теперь спустя несколько десятилетий может показаться, что эти годы — до того как разразилась война — были довольно тяжелым временем. Но я как современник могу заверить, что это вовсе не так. Известия из Рима в Александрию просачивались по капле и отнюдь не приводили нас в уныние. Это точно так же, как с мышьяком. В крошечных дозах врачи выписывают его для укрепления организма, усиления аппетита и против лихорадки. Но доза в три обола [61] уже является смертельной для взрослого человека.
61
Обол — мелкая монета.
Жизнь шла, как и прежде, однако следовало заметить, что Антоний — для которого не было ничего ненавистней бумажной работы — все чаще запирался со своими секретарями. Он то и дело отправлял курьеров на север, в. наиболее крупные города своего обширного восточного государства — в Афины, Эфес и Антиохию. Император не скрывал, что речь идет о перемещении войск. Его опытный командующий Публий Канидий Красс, немного знакомый мне по парфянскому походу, вывел большую часть войск из Армении и теперь спешным маршем шел на запад. На верфях Александрии в этом году строились только военные корабли, и ежедневно в Большую Гавань приходили суда с необходимым для этого деревом из Киликии, Кипра и Сирии.
Вся эта деятельность вовсе не тревожила нас, а как раз наоборот. Мы чувствовали себя в Александрии надежно укрытыми. Если дело и должно было дойти до каких-то военных действий, то где-нибудь далеко: в Азии или Элладе, в Эгейском или Ионическом морях, но уж конечно не у ворот нашего города.
Еще до того, как начнутся зимние бури, Антоний хотел устроить смотр своим войскам и флоту в Эфесе. Так что весь сентябрь был посвящен сборам в дорогу, потому что наша царица тоже захотела принять участие в этой поездке.
Поздним летом она созвала нас на один из своих «малых советов».
— Ты объявил своей жене о разводе, Гиппократ? Ну, теперь у тебя есть все основания…
Она с улыбкой обратилась к Ирас:
— Наш Гиппо теперь снова свободен — а, Ирас? Тебе стоит только протянуть руку…
— Нельзя служить двум господам, — твердо сказала Ирас и строго взглянула на меня.
— Но, Ирас! — воскликнула Клеопатра с наигранным удивлением. — Я ведь не господин. Ты вполне можешь и дальше служить твоей царице и в придачу иметь супруга.