Подари мне белые сны
Шрифт:
Кира с удивлением отметила, что разозлился он не на шутку.
— Мне больше делать нечего, кроме как бегать туда-сюда. Вызвали, отослали, как вздумалось, так и сделали. Хотелось бы внести ясность — я дизайнер, а не мальчик по вызову.
— Знаешь, уважаемый, — Кира тоже пошла в атаку, — уж лучше бы я тебе платила по нормальным тарифам, как и полагается профессиональному дизайнеру, и требовала то, что полагается. Отношения клиент-исполнитель меня больше устраивают, чем подобие дружеской услуги. А то выходит, что я должна еще перед тобой оправдываться! Давай, назови цену, за которую ты избавишь меня от своих нотаций!
— Да при чем тут цена? — процедил Алекс сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. — Даже за миллион я не позволил бы вам вытворять такое. Мои выходные и личное время не покупаются.
Кира поджала губы. Ссориться не входило в ее планы. И кроме выходных у нее не было свободного времени на обсуждение эскизов.
— Ну что ты? — спокойнее сказала она. — Я же не знала… Ты же сам слышал — он только что позвонил. Я думала, мы с тобой спокойно все обсудим, но возникли неожиданные обстоятельства.
Алекс встал.
— Я уже ухожу. Но завтра у меня тоже времени не будет. Дела. Так что перенесем встречу на следующие выходные. А пока пусть ваш проект стоит, где стоял. Если вам не к спеху, то мне тем более. У нас не почасовой договор.
Кира ошеломленно слушала его тираду. Если бы перед ней находился не Македонский, а любой другой мужчина, она решила бы, что это сцена ревности. Но этот-то чего разошелся? Какое ему дело до того, что она уходит на встречу?
Алекс тем временем собрал в папку свои бумаги и стал нервно натягивать куртку.
— Алекс, я что-то не поняла…
— Найдете меня, когда сочтете, что у вас достаточно свободного времени.
Он резким шагом вышел за дверь, а Кира лишь пожала плечами от удивления. Ведет себя, словно подросток. Уязвленное самолюбие? Юношеский максимализм? Или… Или это не просто максимализм? Не хватало еще, чтобы он в нее влюбился! Она улыбнулась этой мысли и посмотрела на себя в зеркало в коридоре. Кира Викторовна, а вы еще способны вызывать эмоции у молодых ребят! Это хорошо, только совершенно ни к чему. Она весело рассмеялась и отправилась в душ с хорошим настроением. Как раз для субботнего вечера.
…Алекс вышел на улицу и поднял воротник, защищаясь от ветра. Вот дурак! Надо же было так опозориться! Не сдержался, как прыщавый семиклассник при виде своей девушки с другим парнем. Да кто он такой для нее? Она же видит в нем только молодого дизайнера, выполняющего ее заказ. А он? А он не может объяснить, что с ним творится. Ну с чего, спрашивается, он так завелся сегодня? Услышал, что она идет с каким-то мужиком на ужин? И что? Имеет полное право. Он так старался вести себя с ней как профессионал, и все перечеркнул одним махом. Выставил себя в глупом и смешном свете. Теперь она будет думать про него бог весть что. «И пусть! — упрямо подумал он. — Пусть думает что угодно. Я за ее заказ не держусь, откажется, и скатертью дорога!» При этом он отлично понимал, что обманывает себя.
Алекс спустился в метро и поехал домой. Квартира, в которой он жил, в последнее время стала привлекать его намного больше, чем в детстве. Ненавидя то, от чего он однажды сбежал, Алекс переделал в квартире абсолютно все — выкрасил шкафы в новые цвета, переставил мебель, отремонтировал комнаты собственными усилиями на свой лад. Только комнату Груни не тронул — она попросила оставить все как есть.
— Я уж столько лет живу здесь, Сашенька, дай мне, старой, спать, как привыкла. Чай, ваши новомодные придумки не для меня созданы, еще бессонницу нагонят.
Алекс рассмеялся, но комнату ее из уважения к ней не тронул. Груня была единственным человеком, кому он разрешал называть его Саша, как в детстве. Она все так же носила длинную косу, закрученную тугим узлом на затылке, и длинные юбки, как привыкла. Марте так и не удалось убедить ее сменить наряд на более современный, как не удалось Алексу убедить ее отремонтировать ей комнату. На деньги, которые Марта оставила ей в наследство, Груня могла бы жить и одна, но она так привыкла к жизни при ком-то, на этой квартире, к жизни, наполненной заботой о других, что уже не представляла себе другой. Своей семьи у нее не было, всю жизнь она посвятила Гуровым.
После смерти Марты квартира осталась записана на Сашу, но Груня продолжала там жить и оплачивать коммунальные услуги с молчаливого согласия Гурова-старшего, по паспорту все еще являющегося мужем Марты Феоктистовны. Груня шестым чувством знала, что Саша появится рано или поздно. Гуров-старший сказал ей как-то, что сам никогда в эту квартиру не въедет и что она всегда будет предназначаться для Саши.
Когда Алекс впервые появился на пороге после стольких лет отсутствия, Груня встретила его так, словно он просто выходил по делам на пару часов. Не стала расспрашивать, где он был и что делал, не стала плакать от радости. Спросила лишь, будет ли он кушать и когда накрывать на стол. Алекс нашел свою кровать заправленной свежим бельем, а комнату чистой и прибранной. Он был благодарен ей за такую встречу. Он терпеть не мог сентиментальных моментов и очень боялся, что Груня устроит слезливую сцену, а он не будет знать, как себя вести. Вопрос о том, останется Груня или нет, даже и не вставал. Она была для Алекса родным человеком, и он был рад, что кто-то еще хочет о нем заботиться. Не сковывать гиперопекой, а просто любить.
Отношения их напоминали отношения молодого барина и любимой старой няни в современном интерьере. Когда у Алекса было настроение, он рассказывал ей о своих похождениях, о том, что узнал, как падал и вставал на ноги. Груня слушала, охала и хваталась за сердце.
— Если бы Марта Феоктистовна слышала это! — приговаривала она. — Ее мальчик, такой нежный и чувствительный, жил в подвалах и питался с уличным отродьем!
— Груня, да ты так ничего и не поняла! Это же были мои друзья, слышишь? Друзья, которых у меня никогда не было в детстве благодаря мамочке. Она лишила меня всего — нормального детства, нормального общения. Никогда не прощу ей.
— Но Сашенька, она же тебе образование дала, она о твоем благополучии пеклась.
— Да, это верно. Мозги она мне вставила на нужное место. Только меня никто не спросил, хочу я такой жизни или нет. Если бы я не сбежал тогда, что было бы, а? Грунь, ну вот скажи, что было бы дальше? Так и держали бы меня взаперти и водили везде за ручку? Да я до двенадцати лет спички не мог в руки взять. Она сразу поднимала крик: «Отберите у него спички! Он может зажечь их и обжечься!» Я нож не умел держать, я на улицу один не выходил, мне чуть ли не градусником температуру еды измеряли. Я же мог сойти с ума, Груня, понимаешь? И я думаю, что мама была не совсем в уме, когда проделывала все это.