Подари мне белые сны
Шрифт:
— Если бы не твоя мать, не было бы моих картин, которыми ты так восхищаешься.
Алекс качал головой, сопротивляясь. Он не хотел впускать в себя другой образ Марты. Он хотел видеть ее монстром, лишившим его нормального детства, железной леди, душившей его самостоятельность, перекрывающей кислород. Увидеть мать глазами влюбленного мужчины казалось странным, неправдоподобным, нереальным. И все же Таперскому было ни к чему врать и придумывать. Его Марта тоже существовала когда-то. Когда-то. До появления Саши Гурова.
— Я не понимаю, что могло ее так изменить. — Таперский все пытался понять, как же так случилось, что жизнь его Музы затрещала по швам.
— Я тоже, — растерянно вторил
— Я знал, что в ней сидит инстинкт женщины первобытной силы, но чтобы до такой степени…
— Первобытность я испытал на собственной шкуре, она чуть не превратила меня в пещерного человека, — невесело усмехнулся Алекс.
— Не говори так. Она всегда желала тебе только добра. Хотела дать самое лучшее.
— Именно поэтому я очутился в итоге на улице, чтобы попробовать не готовую, разжеванную пищу с ложечки, а сырое мясо.
— И все же я не понимаю, как мог не увидеть надвигающейся трагедии. Похоже, мы оба пострадали от разрыва в равной степени.
Таперскому не давала покоя эта мысль. Мучила его ночами, словно от того, найдет ли он ответ, зависело не только его прошлое, но и что-то важное в настоящем. Было ощущение, что судьба прислала ему неожиданный подарок — коробку с пазлом. В нем были сотни составляющих, и он все старался сложить его. Причем все получалось, все складывалось в гармоничный рисунок, почти гармоничный, почти понятный, осталось совсем чуть-чуть, чтобы увидеть цельную картину с ответами на вопросы. И вдруг кусочки пазла закончились, а в середине, в самом центре рисунка, так и осталась пустота. Одного кусочка не хватило для полноты рисунка. Этот кусочек стал для Таперского чуть ли не самым важным в жизни, чем-то вроде панацеи от беспокоивших его вопросов, но он все не находился. Это ужасно мучило Таперского, раздражало, злило, казалось, что ответ где-то рядом, просто хорошо спрятан. Он выспрашивал Алекса подробности о его детстве, пытался оживить детально и свои воспоминания, и даже обращался к картинам, написанным под ее влиянием. И в один прекрасный день он вдруг обнаружил его. Нашел. Увидел. Он вдруг понял, что недостающий фрагмент пазла — это он сам и есть.
Марта любила его. И Александр Гуров являлся не кем иным, как плодом этой любви. Очевидно, что Марта не хотела обнародовать сей факт. И самого Таперского отдалила от себя, видимо, как раз для того, чтобы доказать всем его непричастность к ребенку. Но любовь к Таперскому сыграла с ней злую шутку. Убрав отца ребенка из своей жизни, она перенесла всю силу чувств на самого ребенка. Потеряв Таперского, Марта патологически стала бояться потерять и того, кто напоминал ей о нем, кто являлся его прямым продолжением и даже перенял отцовские гены художника. А когда с Таперским случилась беда, изолировавшая его от общества, Марта, вместо того чтобы броситься ему на помощь, с удвоенной силой стала охранять своего детеныша. Пока детеныш не сбежал из золотой клетки, выстроенной из прутьев гиперопеки и нереализованной любви.
— Я не знаю, стоит ли рассказывать Алексу о том, что он мой сын.
— Возможно, ваш сын, — уточнила Кира.
Таперский зашел к ней по делам, обсудить очередную выставку, которую они собирались организовать для его учеников. Она оставила его пить чай с вишневым пирогом и дожидаться Алекса. Гуров задерживался, и разговор потек совсем в другом русле.
— Я уверен в том, что он мой сын. Но не уверен, что он должен узнать об этом после стольких лет.
Кира смотрела в окно на свою любимую сосну и думала о причудливости судьбы. С сосны начались ее сны, которые привели ее к этому дому, а потом все завертелось, закружилось. Македонский, новая работа, новые интересы, интернат, дети, а теперь вот еще оказывается, что судьба подготовила сюрприз не только ей, но и Алексу с Таперским.
— Только генетическая экспертиза может показать точно, ваш ли он сын. Если он действительно не Гуров, а Таперский, то ему следует об этом узнать. По крайней мере, я бы на его месте хотела знать правду. Но если он не ваш сын, вы понимаете, какую берете на себя ответственность, совершив переворот в его душе, его жизни?
Таперский вздохнул. Она права. Его интуиция не может быть неоспоримым доказательством. Что же делать? Он не может сделать вид, что ничего не произошло. Но и его вины перед Алексом нет. Он не знал тогда. Ничего не знал и ни о чем не догадывался. А Марта сделала все, чтобы скрыть его отцовство. Зачем? Думала, что он никогда не разведется с женой? Никогда не женится на ней? Не признает ребенка? Что еще она думала, когда скрыла от всех свою тайну? Она всегда подчеркивала свою независимость, всегда акцентировала временность их отношений. Впрочем, что было, то было. Ничего не изменишь. Изменить можно только настоящее.
— Так что вы решили?
Кира прервала его мысли и подставила пепельницу. Пепел с сигареты вот-вот готов был упасть на стол, а Таперский этого даже не замечал, погрузившись в свои мысли.
— Расскажу, как есть. Всю историю с самого начала и почему я думаю, что он мой сын. Пусть сам решает, имеет ли моя догадка право на жизнь. Но что я точно сделаю, так это предложу ему официальное усыновление.
— Зачем? Что это изменит?
Таперский выпрямил спину и вытянул руки.
— Я вновь начал рисовать. И я верну свое имя. Я хочу, чтобы он стал моим наследником. — Таперский по-мальчишески смущенно улыбнулся. — Звучит самонадеянно, да?
— Нет, звучит реально, — энергично возразила Кира. — Ваши картины ценятся и сейчас, и я совершенно уверена, в будущем они станут еще более ценными.
— Ну, если твои слова сбудутся, то Алексу не помешает взять мое имя.
— Если он захочет.
Михаил осекся. Действительно, если он захочет. А вдруг нет? Что тогда?
— Если откажется, то я просто в завещании укажу его единственным наследником. Тут он ничего не сможет сделать.
Кира вздохнула. Алекс — сын великого художника. За свои двадцать с хвостиком лет он и так повидал всякого разного, одно детство взаперти чего стоит, а тут такая новость. Как он воспримет ее? Она знала, с каким восторгом и трепетом Алекс относился к Таперскому, как почитал его, ловил каждое его слово. Но воспримет ли он его как отца? С Гуровым-старшим Алекс практически не общался. Возможно, не мог простить, что тот бросил его в трудное время, не стал бороться за него с Мартой. Хотя с такой женщиной никто бы не сладил. Кроме Таперского. Если бы тот вовремя понял, насколько она в нем нуждается.
— Знаете, есть еще кое-что… — сказала она. — Его мать…
Она осторожно взглянула на него. Видя, что тот реагирует спокойно, продолжила:
— Он ее ненавидит. Не понимает. До сих пор живет с этим негативом. Если вы расскажете, что, по-вашему, послужило причиной для ее… ммм… странного подхода к воспитанию сына, он, возможно, поймет ее лучше, перестанет осуждать.
Михаил посмотрел на нее так, словно он тонул, а Кира протянула ему спасительную соломинку. Ну конечно же — Марта! Ради Марты он должен рассказать. Ради своей Музы он рискнет всем, и даже отношением собственного сына.
— Марта не заслужила, чтобы ее ненавидел собственный сын, — решительно произнес он, и Кира едва заметно улыбнулась, прочитав его мысли. — Я расскажу Алексу все и ради нее, и ради него самого.
— И ради вас, — улыбнулась Кира уже во весь рот и встала, чтобы открыть дверь. У калитки остановилась машина Алекса, и из нее вышел он, ее родной Алекс, серьезный, как всегда, в солнцезащитных очках модели последнего сезона и с большим портфелем, не увязывающимся с его общим видом денди.
— Да, мне тоже это необходимо, — пробормотал Таперский и тоже встал. Он расскажет ему сегодня же. И будь что будет.