Подари себе рай
Шрифт:
Наконец пошел к выходу из кабинета, но у самого порога обернулся и со вздохом сожаления сказал:
— Всем хороша Москва. Жизнь дешева, люди гостеприимны, иностранцев обожают. Но вот ночью, господа, куда деваться? Что делать? Кажется, именно так называется одна из книг Ульянова? Все закрывается до полуночи. То ли дело Шанхай, Гонконг, Бомбей, Рио, Гавана! А о Нью-Йорке, о любой западной столице, даже такой крохотной, как Копенгаген или Таллин, я и не говорю.
Он вернулся к столу, налил рюмку водки, без всяких «посошков» выпил ее и со словами: «Надо указать на это московским властям!» — с сердитым видом удалился. Элис вскочила на стол, простерла перед собой руку и, подражая голосу Шарля, воскликнула:
— А вот мы знаем, что делать в Москве
И, обняв Сергея за шею, закружилась с ним по кабинету, припевая:
— Любить! Любить! Любить!
Уже в своем гостиничном номере, под утро, изнеможенная и счастливая, она шептала, положив голову на его грудь: «Я не хочу без тебя, я не могу без тебя. Ты будешь в Нью-Йорке, а я здесь?! Нет, нет и нет! Я буду всегда там, где будешь ты. Или я умру. Ты хочешь, чтобы я умерла? Скажи, ты хочешь?»
— Я хочу, чтобы ты была самой счастливой женщиной на свете.
— Тогда я буду! Буду!
Они вновь сливались в сумасшедшем экстазе. И проживавший в номере этажом ниже индус, секретарь Рабиндраната Тагора, вырванный из сна, философски наблюдал, как в свете уличных фонарей трепетно танцевали хрусталики огромной люстры и восторженно пели песнь вечности любви…
***
Сергей посмотрел на часы, было ровно шесть. Он осторожно сел на кровати, стараясь не потревожить спавшую Элис, закурил. Взгляд упал на книгу, лежавшую на тумбочке: первый том «Мужчина и женщина». Он читал когда-то это любопытное сочинение. Взял увесистый фолиант в руки, полистал страницы. «Мужчины — ладно, с ними все ясно. Простодушный Адам поддался уговорам прелестницы, сотворенной из его же ребра. А вот женщина… Женщина — исчадие ада или ангел во плоти, благословение судьбы или искушение Мефистофеля… Афанасий Петрович свое предупреждение изобразил в автобиографической притче. Ходжаев, тот с горской, чеченской прямолинейностью заявил, что «американский контакт Алиса может быть подспорьем, а может — и провалом». «Французы не дураки, — резюмировал он. — Смотри, как бы не пришлось нам в один прекрасный момент воскликнуть: «Шерше ля фам!» Тебе могу сказать — Коба одобрил твой выбор: «Из этой дочери миллионера можно сделать верного товарища». Подчеркнул слово «можно». У вождя глаз точный. Получится ли? Твой выбор, твоя и ответственность…»
«Я сказал Элис: хочу, чтобы ты была самой счастливой женщиной на свете». Сергей встал, тихонько, на цыпочках прошел в ванную. «Итак… Самая счастливая женщина на свете — богатая, замужняя, любящая, имеющая много детей? — думал он, стоя под душем. — А если главное — найти и полностью или, скажем, максимально реализовать свое призвание, свой талант? Или главное — гармония всех этих факторов плюс еще те, которые у каждой женщины будут сугубо индивидуальными? Но разве такое возможно? Что-то обязательно будет недоступно, а что-то абсолютно нежелательно. Простейший пример — говорят, все женщины мечтают о замужестве. Все ли? Я знал таких, которые превыше всего ценят абсолютную независимость. А нормальный брак ее конечно же ограничивает. Сколько счастливых браков мне известно? Ни одного. Кстати, Элис, при всей ее раскованности и лобовой откровенности, ни разу не заикнулась о жажде опутать себя узами Гименея». На секунду он представил, как юный, нагой бог брака с горящим факелом в одной руке другой украшает нагую же Элис гирляндой пунцовых, аквамариновых, агатовых цветов. Видение это возмутило его своим бесстыдством, и усилием воли он тотчас изгнал его прочь из своего сознания. «Ага, ревнуешь даже к древнему богу! Да, ревную!» И он удивился этому чувству — до Элис оно не было ему ведомо.
За завтраком, который был заказан в номер, Элис между прочим сообщила: «Ты, Сержик, нравишься не только женщинам, но и мужчинам. Да-да, что ты смотришь с таким удивлением? Мой поверенный прямо рассыпался в комплиментах по твоему адресу: «Handsome, strong, witty, intelligent!» Очень интересовался, откуда ты родом, что у тебя за семья, где и как мы познакомились. Долго смеялся, когда узнал, что Грэта ван дер Лейн окрестила тебя Королем Викингов. Поздравляю, ты явно завоевал его симпатии! Это важно, не так ли? В отсутствие посла он главный американец, представляющий в Москве Штаты».
«Это совсем не те симпатии, которые я хотел бы завоевать, — подумал Сергей и улыбнулся широко, благодарно, сознавая, что радоваться-то нечему. — Симпатии влекут за собой повышенный интерес, особое внимание. Только сейчас это тебе и нужно!» Но тут же другой внутренний голос отметил: «Спокойно, Серега, чего раскудахтался? Естественно, тобой заинтересовались. А ты как хотел? Небось не в любительский преферанс играешь: тут мизер втемную на первой руке не проходит. Или забыл любимую поговорку Афанасия Петровича? Волков бояться — в лес не ходить».
Поверенный же, вернувшись с фуршета в одной машине с политическим советником, попросил того подняться в кабинет. Закурил гавану, предложил бурбон. Спросил, расслабившись, скинув пиджак и галстук:
— Что будем сообщать в Вашингтон, Грег?
— Здесь интервью принято на «ура», Уинни.
— Еще бы! Даже в своей вопросной части оно получилось розовым.
— Да, верно, девчонка розовеет на глазах. Этот Сергей крутится вокруг нее. Собирается ехать к нам. Ты его проверял?
— В «Гудке» наш человек подтвердил, что у них он в штате работал три месяца. Потом был переведен в «Известия». До того около года числился внештатным корреспондентом. Прибыл из ГРУ.
— Та-ак! А что говорит наркоминдельский Филин?
— Филин сообщил, что он до ГРУ работал в НКВД.
— Чекист!
— Выходит, дважды чекист.
— Ничего себе птичка заморская к нам свой клювик навострила. Глядишь, наш Эдгар для нее сеточку-то и раскинет.
— Одна неясность. — Грег отхлебнул бурбона, задумчиво посмотрел на дно опустевшего стакана. — Филин утверждает, что он уволился из ГРУ. Не ушел под крышу «Известий», а уволился.
— Куда уволился?
— В департамент по связям с Кавказом. Есть такое ведомство. Оно вроде бы и при Совнаркоме, и при ЦК партии. Мой человек знаком с начальником этого департамента. Ходжаев. Истинный нацмен. Чеченец.
Поверенный недоуменно повел плечами, словно спрашивая: «Это еще кто такие?»
— Довольно дикий народец на Кавказе, — скривился в усмешке резидент. — Правда, их земли богаты нефтью. Очень богаты. Столица — Грозный. — Он указал на карте, висевшей на стене, на соответствующий кружок.
— Нефть — это хорошо, — заинтересованно заметил Уинни. — Это очень хорошо. — Но, спохватившись, спросил: — При чем тут «Известия» и их корпункт в Нью-Йорке? Если Сергей специалист по Кавказу или нефти…
— Он специалист совсем по другим делам, — перебил поверенного резидент.
— Тогда…
— Ты, как всегда, прав, Уинни: эту головоломку предстоит решить мне. И я решу ее обязательно.
Уинни удовлетворенно кивнул. Он служил в Риме и Токио, Рио и Панаме, Лондоне и Лиссабоне в своеобразном тандеме с Грегом около двух десятков лет и был свидетелем — иногда удивленным, иногда потрясенным, но всегда восхищенным — ювелирной работы талантливого разведчика. Сильный и опытный, как самые умелые и удачливые мастера МИ-5 и Сюртэ женераль, и в силу этого самовлюбленный и самоуверенный Грег! Но эту головоломку оказалось не под силу решить самому Берии, даже тогда, когда он находился в зените своего могущества и всей своей дьявольской интуицией ощущал, что у Сталина есть какая-то своя секретная служба, предельно компактная и законспирированная, в которую не смог проникнуть ни один из его агентов-асов, в которой не было ни единого предателя и существование которой не прослеживалось ни в одном Наркомате, министерстве, ведомстве, включая ЦК и Минфин (у Генсека был личный неограниченный, неподотчетный фонд в рублях и валюте). Грег ничего этого не знал. Он, как всегда, честно отрабатывал свои доллары, и потому задолго до приезда Сергея в Нью-Йорк в ФБР и военной разведке на него уже имелось весьма содержательное досье.