Подари себе рай

Бенюх Олег

Алешка! Читай побольше, раскрывай глаза на мир пошире. Я прилагаю список тех книг, которые ты просто обязан прочитать к моему приезду в отпуск — если мне его дадут. Особое внимание обрати на Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Киплинга, Диккенса, Твена…

Машенька! Может, все же решишь приехать? Без тебя и Алешки мне здесь очень одиноко. Жизнь и учителям непрестанно преподает уроки. На собственном опыте мы познаем, что такое плохо и что такое хорошо. Уверен, ты меня понимаешь. Ты ведь и чуткая, и умница.

Апрель

Это моя вторая весна в Америке, И вторично я влюбляюсь в весенний Нью-Йорк. Это чувство подобно платонической влюбленности в прекрасную незнакомку. Ты отлично сознаешь, что она никогда не будет твоей, но все равно не в силах не поддаться ее необъяснимому, магнетическому очарованию. Раннее-раннее, тихое-тихое утро. С высоты моего этажа видно, как солнце пастельно-нежной желтизной красит воздушные контуры небоскребов, зажигая золотыми огоньками окна. Медленным, щедрым потоком краски стекают со шпилей и крыш, пока наконец не выплескиваются

на тротуары и мостовые. Постепенно высвобождаясь из атлантического плена, могучее светило начинает пригревать, и словно в волшебной сказке просыпаются от колдовского сна, оживают собаки, кошки, люди, машины. Тускнеют, гаснут уличные фонари. Всеми цветами радуги вспыхивают фруктово-овощные лотки, раскрывают глаза-жалюзи бесчисленные магазины и магазинчики, банки и конторы, ресторанчики и кафешки. По Гудзону весело бежит ослепительно белый речной кораблик. Задорным гудком он возвещает: «Доброе утро, люди! Как хорошо, как здорово жить на свете!» Алёшка, это я так его понял. Интересно, как бы понял его ты, если был бы здесь и увидел и услышал его сам. Белыми точками мелькают чайки, сопровождают рыбачьи шхуны, которые торопятся доставить улов на рыбный рынок. Какой морской живности там только нет: и омары, и устрицы, и морские гребешки, и тунцы, и осьминоги, и рыбки, рыбешки, рыбищи — десятки и десятки видов. Мясной рынок, овощной, фруктовый — все они ждут покупателей, аппетитно уставили товарами свои прилавки, зазывно распахнули ворота и двери. Ждут. Сжатая до предела пружина ночного сна, затолкнувшая в дома даже самых отпетых гуляк, проституток и воров, постепенно разжимаясь, выталкивает на улицы все больше и больше людей. И вот уже, разрастаясь, ширясь, мужая, взрывается всей своей мощью увертюра великолепной урбанистической симфонии, и название этой увертюры «Утро великого города». Энергично, сосредоточенно, целеустремленно спешат во все стороны люди и машины. Заполняются бессчетные точки общепита — от баснословно дорогих ресторанов, в изысканных меню которых никогда не проставляются цены, до тротуарных лотков-тележек, с которых за мелкую монету можно получить хот-дог и чашку кофе. Для всех — от школьника до банкира, от миллионера до нищего (а их здесь пруд пруди) — начинается очередная, как говорят американцы, «крысиная гонка». Моя была сегодня до предела напряженной. Утром три урока по моему предмету (история) в четвертом, пятом и шестом классах. Периоды и курсы разные (России — восстание Ивана Болотникова, Европы — гуситские войны, мира — Гражданская война Севера и Юга в Америке), подготовка занимает уйму времени. Затем контрольный урок по биологии, которую ведет Джон Джексон. Я писал тебе как-то, что на пароходе познакомился с очаровательной парой англичан — Джоном и Мэри. Он учитель биологии. Знакомство оказалось весьма кстати. Они ехали в Нью-Йорк в поисках работы. А у нашей школы (я об этом тоже писал) есть фонд зарплаты, но нет возможности прислать сюда преподавателей по некоторым предметам, в том числе по биологии, точнее — по ботанике. Я пригласил Джона — и не ошибся. Джон учил русский в лицее во Франции, активно занимался последнее время и сейчас владеет языком вполне сносно. Но какую-то часть урока по моей просьбе он регулярно ведет по-английски. И ребята в восторге, и родители довольны. Хотя недоволен консул по безопасности. Я взял Джона на работу на свой страх и риск. Консул накатал докладную Трояновскому. Посол сказал, что школа не референтура, пусть Джексон работает под ответственность директора. Консул не успокоился и заслал докладную в Москву. Проверили Джона. Невероятно, но оказалось — нет, не шпион: не связан ни с ФБР, ни с МИ-5. И даже с Дифензивой не в контакте. Тогда секретарь парткома Лёвшин по наущению консула потребовал проводить ежемесячно контрольные уроки у Джона и подавать письменный отчет. А Джон — «молоток», уроки ведет виртуозно и не «засоряет мозги наших ребят капиталистическими бреднями». После урока Джона я помчался в клуб «24» на деловой ланч с директорами средних школ Бруклина. Кстати, приглашение для меня организовал тот же Джон. Отмечалась какая-то круглая дата в деятельности династии известных просветителей Галлаудет — отца и двух сыновей. Отец, Томас Гопкинс Галлаудет основал в 1817 году школу для глухих в Хартфорде, старший сын Томас — в Нью-Йорке церковь для глухих, младший сын Эдвард — Колумбийский институт для глухонемых и слепых в Вашингтоне. После доклада о системе образования для глухонемых и слепых в США (а надо признаться, у них это дело поставлено достойно) председательствовавший попросил меня рассказать, как организовано аналогичное образование у нас. Хвастаться было нечем. Минут десять я бубнил о наших общих успехах, и все бывшие на ланче конечно же поняли, что я ушел от ответа. Но как люди интеллигентные, вида не подали. Даже поаплодировали, впрочем без особого энтузиазма. И корпоративная солидарность имеет предел. Который уже раз после подобных встреч я понимаю, что в США эксперты считают ключом к успеху всего просвещения подготовку учителей. Этому уделяется самое большое внимание, расходуются максимальные средства. Инспекционная, контрольно-проверочная работа, фундаментальные аналитические труды по городской и сельской школе, социальному, возрастному, образовательному и расовому цензу учителей (исключая семейный статус — замужних учительниц нет) публикуются регулярно Офисом Образования при департаменте внутренних дел, университетами и многими издательствами. Недавно, например, нашумела книга Эдварда Эвендена «Кто преподает в США», изданная в Вашингтоне, а несколько ранее — книга С. В. Стрита «Государственный контроль над подготовкой учителей в Соединенных Штатах», выпущенная Учительским колледжем Канзаса. Пишу так подробно, ибо помню — тебя всегда интересовало то, чем я живу. После ланча я поехал в Квинс на выставку «Современное школьное оборудование». Ощущение такое, словно побывал в удивительно прекрасном завтрашнем дне школы. От столов и настольных ламп до чернильниц, ручек и тетрадей, от ластиков, глобусов и готовален до кинопроекционных аппаратов и снарядов для школьных спортзалов — все предельно рационально, удобно, гармонично и вместе с тем элегантно, современно, наконец, просто красиво. Да-да, красиво! При такой экипировке и оснастке и учить, и учиться — одно удовольствие.

В половине шестого вернулся в школу и только успел принять душ и переодеться, как появился Сергей. За недолгое время работы здесь он сумел обзавестись колоссальными связями. Вот теперь едем с ним на прием к самому Николасу Баттлеру, президенту Колумбийского университета. Это уникальная фигура в американском просвещении: влиятелен в политике, дружен не с одним президентом США, и конечно с ФДР, и с дюжинами членов разных администраций, лауреат Нобелевской премии мира за 1931 год. Обаятельнейший старикан! С Сергеем обнимается, меня долго расспрашивает о Московском университете, мечтает «посмотреть на новую Россию». Знакомит меня с Джоном Дьюи, философом и просветителем.

— В молодости я безумно увлекся модной в ту пору научной новинкой — психологией, — доверительно сообщил он. — Потом был восторженным поклонником теории эволюции Чарлза Дарвина. И наконец пришел к самой действенной философии — прагматизму. Я знаю, — он лукаво улыбнулся, погрозил мне пальцем, — вы, марксисты, считаете меня идеалистом, да еще субъективным, ведь так? Так, я знаю. Особенно вам не нравится мое учение — инструментализм. Но разве сознание не есть средство приспособления к среде? Разве теории, законы, критерии морали, общественно-социальные понятия не являются всего лишь инструментами приспособления и, в конечном итоге, выживания — более или менее успешного, действенного? Не отвечайте, молчите, не дайте мне тотчас в вас разочароваться.

Я молчал, и он долго, мелкими глотками пил какой-то экзотический сок, кажется манго с папайей.

— Вы еще молоды, а я на разных жизненных этапах то искусством, то образованием и наукой, то философией занимался. И всегда, во всех сферах человеческой деятельности меня увлекала одна и та же проблема: как преодолеть разрыв между мыслью и действием. Действие я понимаю как эксперимент в контролируемой ситуации, а мысль — как теорию, которая руководит таким экспериментом.

Ты знаешь, мне было очень интересно, как этот живой классик западной школы мысли применяет свои философские учения в педагогике. Я боялся, что ему это сегодня уже безразлично. И ошибся.

— Я противник традиционного метода заучивания наизусть, штудирования материала под руководством учителей. Учащиеся обязательно должны развивать навыки ручного труда. — Он говорил горячо, было видно, что это его волнует. — И их действительно должно интересовать то, чему их пытаются учить. Обучение должно включать физическое и моральное благосостояние студента, а также его интеллектуальное развитие. В моей недавней работе «Искусство как опыт» я говорю, что каждодневно мы испытываем чувства восторга и печали, гнева и жалости, трагедии и триумфа. Именно эти эмоции пытаются запечатлеть, «оживить» в своих творениях архитекторы, композиторы, художники и писатели. И образование ущербно, если оно игнорирует подобные явления.

В середине приема появилась Элис. Цветущая, задорная, кокетливая. Ты помнишь ее, мы были с тобой в Большом, слушали «Кармен», а в антракте встретили ее с Сергеем. Ты еще тогда восхитилась ее платьем. Здесь, на приеме у Баттлера, она была едва ли не самым желанным гостем. Оказывается, ее отец — его старинный приятель. Да, Сергею повезло — многие контакты он установил через Элис. А она к нему очень привязана, это видно невооруженным глазом. Факт ее приезда в Америку говорит о многом. Она мечтает о большой журналистской карьере, но бросила заманчивое место — Москву — и примчалась вслед за своим ненаглядным Сержем. И он тоже, кажется, испытывает к ней настоящее чувство. Только чем все это может кончиться? Я его спрашиваю, смеется: «Видишь, педагогика — древняя, мудрая наука, а и та не знает ответа».

Июнь

Впервые я отважился сам на верном «бьюике» отправиться в Вашингтон. В посольстве прием по случаю перелета В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова. Школьные автобусы с ребятами и преподавателями ушли еще утром, у них с летчиками своя встреча. А я рванул после ланча. Сергей умчался куда-то в Мексику. Иногда я боюсь за него. Его дел я, конечно, не знаю, но сердцем, интуицией чую — по лезвию бритвы ходит отважный «корреспондент». Он знай себе смеется: «Редакционное задание должно быть выполнено точно и в срок». Ты, кстати, хвалила его публикации: «Здорово стал писать наш Серега!» Если бы это было у него главным…

Прием большой, представительный, с нашей икрой и нашей водкой. Рузвельтовские министры, послы, военные (необычно много), актеры, писатели, журналисты. К Чкалову не пробиться. Только немного схлынут мужчины, тут как тут женщины. Еще бы — галантен, красавец, острослов, да к тому же и герой. «Ах, Валерий Павлович!», «Oh, Valeriy!». Наконец сподобился. Узнав, что я директор школы, он заулыбался.

— Честно говоря, — проговорил он мне на ухо, — с вашими ребятами у меня сегодня днем была самая приятная встреча. Боевые комсомолята! Один пацанчик, курносый такой, Колькой зовут… Вас не было, а фамилию я не помню…

— Киреев.

— Точно, Киреев! Говорит: «Товарищ Чкалов, мы вот переходящий вымпел вашего имени для лучшего класса установили. Распишитесь на нем». Небось директор надоумил, а?

— Нет, они сами.

— Здорово! Я, конечно, расписался. Здорово не то, что моего имени — это ерунда. Здорово, что он потом добавил: «Мы гордимся, что это мы, советские, такое перед всем миром совершили». А девчушка, рыжая такая, с косичками…

— Таня Наумова.

— …попросила: «Вы, Валерий Павлович, в свой следующий полет девушек возьмите. Не подведут!» А что вы думаете — и возьму.