Подари себе рай
Шрифт:
Чкалов засмеялся, подмигнул мне совсем по-мальчишечьи.
— Мы потом с вашими огольцами, как три Аякса — Георгий, Саша и я — в чехарду сгоняли. Одобряете, с точки зрения педагогики, а? И с девчонками вальс станцевали по их просьбе. С этой рыженькой первой. Прямо вот в этом зале. Он просторный, когда в нем народу немного.
Такой вот он мужик, Валерий Чкалов, наш национальный герой. Через минуту Трояновский удалился с главным гостем в отдельный зальчик. Сказал, что представит его секретарю по сельскому хозяйству, другу президента Генри Уоллесу.
— И другу корреспондента «Известий», — подсказал я.
— Ага, — подтвердил Трояновский. — Сергей серию интервью сделал — и для газет, и для «Сельской молодежи». Жаль, он в командировке.
Только дверь за послом и Чкаловым закрылась, слышу за своей спиной знакомый голос: «Очень, очень жаль!» Голос с хрипотцой, милый акцент. Элис.
— Сержа нет, дай хоть с тобой полюбезничаю,
«У боевых соратников Эмилиано Салаты и Панчо Вильи интервью берет», — чуть не брякнул я. Хорошо, сдержался. Кто знает, с каким заданием поехал он в Мексику — редакционным или другим. И в Мексику ли.
— Ты с ним давно виделась?
— Позавчера в Питсбурге. Ты знаешь, я готовлюсь к большой поездке по России…
— По Советскому Союзу.
— По Советскому Союзу. Буду писать цикл статей под общим заголовком «Алиса в Стране чудес».
— Гениально!
— Ты даже не знаешь, насколько точно твое определение. Когда-нибудь я расскажу тебе, чья это идея…
В самом конце приема я все-таки встретился с Пруденс Кребс. Я как-то упоминал тебе о ней в одном из писем. Она работает заместителем шефа Офиса Образования. Проработала в школах Юты и Невады более тридцати лет, знает проблемы просвещения вдоль и поперек. После приема мы пошли с ней в ресторанчик тут же, на Шестнадцатой улице, и за чашкой кофе проговорили часа три. Обсуждали темы важные и для меня почти незнакомые. Оказывается, у них есть целая отдельная программа, в соответствии с которой на специальных курсах при учительских колледжах готовят директоров школ. Другое замечательное новшество — курсы по подготовке преподавателей для особо одаренных и талантливых детей. Не богатых и привилегированных, а награжденных природой выдающимися способностями. И не только к музыке или шахматам — к математике, физике, биологии, лингвистике (включая иностранные языки), социологии. Не миновали и самую болезненную для совестливых, прогрессивно настроенных американцев проблему — негритянскую. Не секрет — сегрегация утверждается тем, что существуют специальные программы для подготовки негров-учителей, обучения детей в негритянских городских и сельских школах. Пруденс передала мне девять новых работ американских ученых-практиков по самым различным аспектам народного просвещения, изданных ее Офисом.
Если бы не было такой встречи (встреча с В. П. Чкаловым вне всякой конкуренции!), я считал бы потерянным целый день. Потерянным с точки зрения той стратегической задачи, ради которой я отправился за семь галактических верст киселя хлебать.
Август
Ни меня, ни Сергея вторично не отпустили в отпуск. Это тебе известно. Неизвестно то, что мы решили устроить себе отпуск на месте, то есть в этом полушарии. И отправились на Ниагару. Конечно, на моем «бьюике». Бензина он жрет больше, чем Серегин задрипанный «шевроле», зато все другое: и скорость, и ход, и комфорт — мечта! И дороги американские — мечта! Рузвельт здорово продумал эти общественные работы. Для безработных возможность выжить, а для автомобилистов, автобусных и грузоперевозочных компаний — шоссейный рай. Сотни миллионов, миллиарды долларов вложены в эти бесконечные асфальтовые, а кое-где и бетонные ленты, мосты, придорожные заправочные станции и ресторанчики. И все это работает, окупается, приносит прибыль. Где-то в районе Кливленда мы разговорились с владельцем бензо-пище-сувенирного комплекса. Речь зашла об американских идеалах.
— Зашибить деньгу, сколотить миллион — предел счастья? — посмеиваясь, Сергей ожидал ответа американца.
— Предел счастья? — переспросил Бенджамин, здоровый, веселый, добродушный малый. И продолжал просто: — Деньги — это хорошо, без них никуда. Только на них ведь не все купить можно. Нет, не все. Мой папаша — а это он все здесь своими руками создал, — Бен повел раскрытой пятерней вокруг, — и у него уже было поболее миллиона, да — поболее! — умер месяц тому назад в страшных, можно сказать, муках. А ему и пятидесяти не было. Рак. М-да.
Мы выразили сожаление.
— Да чего там! Все под Богом ходим.
— Не только здоровье, много чего ни за какие деньжищи не купишь, — вздохнула маленькая женщина, стоявшая рядом с мальчуганом, который уцепился обеими ручонками за ее короткую юбку. — Вон наш сосед Дик-Ворчун всего как полгода будет накинул петлю себе на шею. Дом был — полна чаша, три магазина да салун с баром и гостиницей имел. Ему бы жить да жить, а он — раз! — и до свидания.
— В чем же дело? — не удержался я.
— Дело? — Дженни вытерла нос мальчугану, взяла его на руки, посмотрела долгим взглядом на далекий, за высоким забором, соседский дом. — Дело простое — от него жена ушла. Сбежала с заезжим коммивояжером. Не любила она своего Дика со всеми его деньгами. А он в ней души не чаял. Даром, что последняя неряха была и бесплодная. К любому мужику в постель залезть норовила.
— Ладно тебе, — просящим тоном запротестовал Бен.
— Правду говорю! — строго ответила Дженни, поджала губы и пошла в дом.
— Жилище-то по вашим деньгам не тесновато? — спросил я, чтобы сменить тему. — Наверное, хотелось бы пожить в небоскребе.
— В небоскребе?! — От удивления Бен чуть не выронил бутылку пива, к которой то и дело прикладывался. — Да любой американец, будь он Джон Пит Морган или нищий бродяга, мечтает о своем собственном, красивом и удобном доме (вы правильно сказали — жилище), а не о безликом огромном муравейнике. Небоскреб! — усмехнулся он, покачал головой, получив деньги за бензин и направляясь в свою контору. Наше заблуждение его явно раздосадовало. — То всего лишь город, а мы — вся страна.
— Здоровье и любовь, — задумчиво протянул Серега, выводя «Обворожительного» с боковушки на шоссе. (Эх, как бы мы погоняли на нем с тобой, Алешка!)
— Пока у тебя есть и то и другое, береги их пуще глаза, — сказал я.
— Спасибо за добрый совет. Можно подумать, что у тебя их нету. А? Что? Не слышу!
Я промолчал. Здоровье — да. Любовь? Что я должен был, по-твоему, ответить?…
За много миль до Ниагарского водопада слышен шум падающей воды, за две-три (может, чуть меньше) в воздухе висит водяная пыль. Закроешь глаза, и кажется, что ты присутствуешь при сотворении мира. Оказывается, у Сергея было такое же ощущение. Когда он сказал мне об этом, у меня по телу мурашки пробежали. Ты знаешь, мы, в юности такие воинствующие безбожники, с годами все чаще задумываемся — а что, может, и в самом деле там где-то что-то есть? И то, что раньше казалось таким простым, само собою разумеющимся, теперь вдруг представляется загадочным и таинственным. У тебя я заметил это еще до отъезда. Или я ошибаюсь? Что касается меня и Сережи, это стало как-то проявляться недавно, уже в Америке. Мы с ним такие вещи никак не обсуждаем. Но и он чувствует, и я: по каким-то неуловимым деталям — словам, настроениям, эмоциям. Единственным несгибаемым борцом за всемирную победу атеизма, непреклонным врагом религии и церкви остается наш Никита. Что ж, «вера, как и кабак, дело добровольное». Эти слова сказал мне давно, когда мы все трое еще были в Киеве и зашли как-то вечерком в шинок на Подоле, поп-расстрига. Обратился он почему-то именно ко мне, попросил добавить на чарку. Я добавил. Никита встрял в разговор и посоветовал ему пропить и рясу, и крест. Поп не обратил на него внимания. Сказал этот свой афоризм и добавил, словно извиняясь: «Я расстрига поневоле. Времена Антихриста наступили. Кругом оне. Черные Ангелы. Одно спасение — молитва. Грешу и молюсь. Слава тебе, Господи, пока никого не убивал. А грешен — ведь хотел. Когда церковь мою разграбили и в богомерзкий клуб обратили, тупые, гнусные рыла! Господь уберег. Тебя благословляю. Не за подаяние. За душу твою. В ней ты не с ними». Осенил меня крестом и ушел. Сергей смеялся, а Никита никак не мог угомониться, все приставал: «Видишь, Сергей, что эта контра поповская наболтал. Ты и впрямь с ним, Иван? Или ты с нами? Я спрашиваю — с ним или с нами?» — «С вами, с вами! — успокаивал я его. — С кем же еще». А на сердце почему-то кошки скребли… Я никогда не рассказывал тебе эту историю, да и забыл ее, честно говоря. А вот сейчас почему-то вспомнилось.
Остановились в мотеле. Но Сергей даже ужина дожидаться не стал. Сказал, что должен отлучиться — посмотреть на Ниагару с канадской стороны. Оттуда, мол, красивее. Я заявил, что тоже хотел бы. Он засмеялся: «Время есть, целый день завтра». Арендовал где-то машину и был таков. Я взял у хозяина мотеля резиновый плащ с капюшоном и отправился на нижнюю водную станцию, откуда катера подвозят туристов к самой падающей воде. Грохот, плеск, брызги. Смотришь, как с высоты тридцатиэтажного небоскреба сверзается вниз шесть тысяч кубических метров воды в секунду. В каждую секунду! Ширина обеих частей — канадской и американской — больше километра. Разделяет эту фантастическую водную феерию остров с весьма прозаическим названием «Козий». Продрогший и промокший, очарованный невиданным зрелищем — перед самым моим уходом вспыхнуло многоцветное освещение, — вернулся я в мотель. Принял горячий душ, переоделся и отправился в кафетерий. Все столики были заняты мальчиками и девочками лет четырнадцати-пятнадцати, одетыми в одинаковые костюмчики — песочного цвета пиджаки и кофты, темно-синие брюки и юбки. Лишь за одним столом, где сидели мужчина и две женщины, было свободное место, и мужчина жестом пригласил меня занять его. Мы разговорились. Оказалось, три класса канадского частного колледжа, выполняя учебную программу, уже побывали на своей стороне и теперь приехали на американскую. Итогом поездки будет сочинение на тему: «Наша страна прекрасна». Преподаватели были чрезмерно удивлены, узнав, кто я такой и с какой миссией я прибыл в США. Система просвещения Канады существенно отличается от американской. Как пояснил Франсуа, его страна — конституционная монархия, система образования — традиционно британская.