Подарок фирмы
Шрифт:
всегда будем друзьями, ладно?
— Ладно. Я знал, что ты не выбросишь мое барахло.
Ты хорошая девочка, Лола. Лучшая из всех… я…
— Молчи… не надо ничего говорить… Пока. Счастливо тебе. Тони.
— И тебе тоже. — Я залпом выпил отраву, которую Антонио называл джином, и посмотрел вслед Лоле, направлявшейся к трем мужчинам у стойки. Они раздвинулись и усадили ее в середину. Смех стал громче. Она прижалась к одному из них. Ее грудь, обтянутая зеленым шелком, четко вырисовывалась на фоне
— Очень трогательно. Тони. Я с трудом сдерживаю рыдания. Тебе бы на телевидении работать.
— Антонио, — сказал я, — нагнись-ка ко мне на минуточку.
Он перегнулся через стойку. От него пахло дешевым одеколоном. Я тоже нагнулся, как будто собирался сказать ему что-то на ухо. Потом схватил за узел галстука и резко рванул вниз. Он издал какой-то утробный звук.
Видно было, что он задыхается.
— Слушай внимательно, повторять я не стану.
Он попытался освободиться, но я держал крепко. Его поросячье лицо стало пурпурным.
— Шанхай поставит лоток у входа в твое заведение. Не слышу ответа.
— Ты с… аггг-агг, ты меня задушишь…
— Да или нет?
— Да… да.
Я резко отпустил галстук, и Антонио свалился на спину. Он сразу же схватился руками за горло и стал его растирать. У Сеспедеса в глазах блеснули странные огоньки, выражавшие удовлетворение.
Я вышел из «Нью-Рапсодии». За спиной у меня звучал смех Лолы. Естественный смех, бархатистый, красивый.
Смех человека, еще не разучившегося смеяться.
Свет неоновой рекламы, наверно, падал ему прямо в лицо, потому что глаза у него слезились.
— Вы в этом уверены, шеф?
— Да, — ответил я.
— И я не должен буду давать ему пачку сигарет каждый день?
— Никаких пачек сигарет, Шанхай. Ни Антонио, ни Фаустино.
Швейцар, ковырявший зуб ногтем мизинца, всполошился.
— Ты чего лезешь не в свое дело, умник? Кто ты такой, чтобы указывать Шанхаю? Ты уже не служишь в полиции, так что не вмешивайся не в свое дело, давай мотай отсюда.
— Что ты сказал, Фаустино? Я плохо расслышал. Повтори еще раз.
Я подошел к нему поближе. Он совсем вжался в дверь.
— Но, Тони, мы ведь договорились о пачке в день!..
— Ну и что?
— А ты говоришь, чтобы он мне не давал…
— Захочет — даст, не захочет — не даст. Все будет зависеть от его желания. Понял? Ты тут погоду не делаешь, Фаустино. Эта улица — не твоя собственность. Ни твоя и ни Антонио. У Шанхая есть разрешение на торговлю сигаретами.
— Вот именно, — сказал горбун. — Официальное разрешение, начиная с сегодняшнего дня. Все законно.
— Заруби себе на носу, Фаустино, я больше повторять не стану. Он поставит здесь свой лоток, а если ты его хоть пальцем тронешь, я тебя
— Мне все ясно.
— Так-то лучше.
— Вы идете домой, сеньор Тони? — спросил горбун.
Я сказал, что да.
— Можно пригласить вас что-нибудь выпить?
— Пошли.
Шанхай скрипнул зубами, выражая столь странным способом удовлетворение результатами переговоров.
Жизнь не приучила его улыбаться, но губы сами растягивались в улыбке, обнажая редкие черные зубы. Рот был похож на гнилой помидор, в который воткнули черные ножики. Мы пошли с ним вниз по Десенганьо по направлению к улице Луна. Шанхай шел, ритмично раскачиваясь на своих кривых ножках, глядя в землю. Горб остро топорщился, казалось, он хочет прорвать пиджак.
Недалеко от полицейского участка он свернул на улицу Писарро.
— Простите, не могу спокойно ходить мимо полиции, плохо на меня действует. Если вы не против, я знаю тут один бар на улице Пэс.
— Далеко идти, Шанхай. Давай выпьем пива гденибудь здесь.
Бар назывался «Дрена». Когда-то он принадлежал известному бандерильеро [Участник корриды, в функцию которого входит раззадорить быка, вонзая в него маленькие дротики с флажками — бандерильи] Чакарте, выступавшему под именем Ниньо де ла Томаса. Умер он от депириум гпременс, то есть от белой горячки, после трех дней беспробудной пьянки. Теперь бар держала его сестра, В прежние времена, когда я еще служил в полицейском участке на улице Даоиз, мы захаживали сюда сыграть партию-другую в домино. Сейчас тут нечего было делать.
Мы присели за столик в углу. Клиентов было не густо.
Усатый тип в узком костюме в полоску грыз земляные орехи, держа их кончиками пальцев. Двое пьяных, похоже братьев, о чем-то мрачно шептались.
Сестра бандерильеро подошла к нашему столику с таким же горячим желанием, с каким приговоренный подходит к виселице, и облокотилась пухлой рукой о спинку стула Шанхая. Она была низенькой, толстой и старой. Под носом у нее расплылась помада,
— Бар закрывается, — проворчала женщина хриплым голосом.
— Два пива, пожалуйста. Только очень холодного, — попросил горбун.
— Мы вас не задержим, — добавил я.
— Через пять минут закрываю и иду домой. Так и знайте… Хватит уже. Торчишь тут с семи утра, и все без толку. Хватит.
— Конечно, сеньора, — сказал я. Шанхай вытащил из недр своего пиджака пачку длинных «пэл-мэл» и с важным видом обратился к женщине: — Не желаете ли сигарету, сеньора?
— Отчего же… — Она решительно засунула длинную сигарету в рот, как будто болт ввернула. Потом прикрыла глаза, скривила рот и наклонила голову, ожидая, чтобы ей дали прикурить.