Подкаменная Тунгуска
Шрифт:
— Есть. Вона тама!
— Откроешь.
— На кой?
— Запрыгивать туда буду.
— Лестницу приставить?
— Я без лестницы запрыгну на чердак. Олень жирный есть?
— Найдётся на заимке.
— Приведёшь в горницу.
— Скотину — в дом?
— Как хочешь, а без оленя в избе не буду камланить.
— Фёкла, слышала? Одевайся и дуй за оленем! Тебе быка или матку?
— Быка. И пожирней. Я его потом заберу с собой в жертвенное приношение.
Когда освободили горницу от мебели, шаман ещё раз прошёлся по скрипучим половицам, заглядывая во все углы.
— Пол усыпать ветками кедрового стланика.
— С ума спятил? Выкопай поди-ка его из-под метрового снега! Легче еловых лапок нарубить.
— Я сказал — кедровый стланик! Чтоб густой таёжный дух стоял в избе.
— Фёкла! Слышала? Бери лопату и топор. Внизу у церковки собаки снег подрыли. Там в аккурат стланика того — пропасть! Нарубишь и навалишь на нарты. Пары собачек хватит, чтобы целое беремя хвои к избе подвезти.
Шаман тем временем всё ещё расхаживал по избе с проверкой готовности жилья к обряду изгнания злого духа.
— Печку натопить жарко-жарко. Двери все распахнуть настежь, какие есть.
— Так ты всё тепло из печи выпустишь. Зазря дрова переведём.
— Мне из печи не тепло, а угли для ритуального костра нужны. Чтобы избу не подпалить, сделай кумирницу — разведи огонь в железном корыте, а на пол постели листы кровельной жести. Найдёшь?
— Так шахта здесь была. Найдём тебе железное корыто и кровельную бляху.
— Больной — сильно пьющий?
— Запойный!
— Тогда перед обрядом напои его до бесчувствия, чтобы не мешал работать.
— Как не фиг на фиг! — согласился Ерофеич безо всякого трепетного почтения к служителю местного культа.
У Ерофеича внутри всё-таки что-то тревожно ныло. Шаман уж был какой-то ненастоящий — с лица слишком из себя уж шибко умный и пахло от него цветочным мылом и одеколоном после бритья. И говорил по-русски слишком чисто, как школьный учитель русского языка. Но другого шамана за пятьсот вёрст в округе не сыщешь, сказала тунгуска. Ерофеич согласился, только очень уж сомневался, что колдовская сила способна поселиться в очкастом интеллигенте. Они же все тупые и убогие, умники эти, ни в бога ни чёрта не верят. Кто пойдёт в интеллигенты в наше время? Только тот, кто не сумеет с одного удара десять зубов вышибить или череп кастетом раскроить. Безмолвные терпилы эти интеллигенты, одним словом. Не тот нынче шаман пошёл! Некачественный. Вот прежде шаманы бывали…
— Готово!.. Болящий напился до синих чёртиков и отрубился.
Пока шаман облачался в наряд огородного пугала, Ерофеич сладил-таки лежак, похожий на пляжный топчан. С четырех сторону к боковым доскам прибил по камасу — это шкура с голени лося, снятая чулком. Сунул в каждый камас ногу или руку мертвецки пьяного Шмонса и слегка стянул сыромятными ремешками. И кровоснабжению не мешает, и больной не вырвется. Грудь и живот пристегнул к лежаку широкими кожаными ремнями, чтобы не брыкался. В зубы вставил деревянную ложку, чтобы Шманец не прикусил себе язык. Концы ложки стянул ремнями, привязанными к лежаку, чтобы не выплюнул. Лоб тоже закрепил широким ремешком, чтобы одержимый затылок себе не расколотил, когда будет биться в припадке. Под голову ему Фёкла заботливо положила мешочек с волосами с шеи оленя, из которых делала нитки для вышивания по замше.
Посредине горницы Ерофеич пол устлал листами ржавой жести, прижали огромной шестернёй от ручной лебёдки, а на неё водрузил широкую плоскую чашу. В ней когда-то старатели промывали золото. Вот и получился безопасный ритуальный костёр посреди избы.
— Ещё подсыпь углей в кумирницу, хозяин.
— На кой те столько?
— В суровых условиях природы Севера огонь — источник жизни, света, тепла и пищи, — поучительным тоном изрёк шаман в очках с роговой оправой, ну, совсем как настоящий школьный учитель. — Его должно быть много. Каждый уголёк — обиталище духа. Только сначала его надо бы плотно покормить.
— Шмонса? — спросил Ерофеич.
— Нет, огонь. Это может сделать только женщина.
Тунгуска кинулась к кумирне — сыпала на угли чай, табак, бросала кусочки мяса и сала и что-то бормотала себе под нос.
— Ты на кой ляд вонищи напустила! — взъелся на неё Ерофеич.
Шаман остудил его злой запал:
— Прежде чем самому есть — покорми огонь, так у нас говорят. Он проводник между миром людей и миром духов. Предки первый кусок всегда давали огню со словами: «Бугаду будиям экун мунин дяптим» — «Зверя пошли».
— Чего ты бабу дёргаешь? Сами бы справились. Там, где баба, там сам чёрт с копытом. Бардак, а не работа. Пусть Фёкла под ногами у мужиков не путается.
— Нет. Хранительница очага — всегда женщина. У нас огонь — женское божество: «Огонь-матушка, согрей, гори сильней, пошли зверя скорей». А почему так жарко?
— Так печку протопили, углей в жаровню навалили.
— Открой все двери о окна настежь, я же сказал! Люк в подпол и люк на чердак.
— А без этого никак?
— Куда злого духа прикажешь выпускать?
— Понятно… Фёкла, слышала приказ?
Тунгуска кинулась открывать двери и окна нараспашку.
— Всё сделано, — отчитался Ерофеич. — Только поддувает со всех сторон, зябко-то больно!
— Оденьтесь оба потеплей…. Сквозняк нужен, чтобы видеть, куда искры полетели. Искра предскажет, в какой стороне искать злого духа… Тебе не слышно резкого треска или шипения огня? Я что-то не слышу.
— Так в жаровне одни угли.
— В печи, я спрашиваю.
— Так дрова ж сухие — из дровяника. С чего им трещать или шипеть?
— Тогда мои духи пошлют нам удачу. Пусть твоя женщина выгребет для кумирницы ещё углей.
— И так дым глаза выел.
— Дыму должно быть больше. В огне и дыме пляшут духи предков.
Шаман бросил на угли по три горсти сухого багульника, вереска и лишайника. Прижал жар заслонкой от русской печки, не позволяя разгореться пламени, чтобы пуще дымило.