Подкидыш
Шрифт:
–И все же где спит Ишрак? – повторил свой вопрос Лука, чувствуя себя при этом полным идиотом.
–С тех пор как в аббатстве начались беспорядки, Ишрак решила спать в одной постели со мной, как мы это делали с раннего детства. Ей кажется, что только так она может меня защитить.
–От чего защитить?
Аббатиса тяжко вздохнула, словно ей безмерно надоело его праздное любопытство.
–Господи, да откуда мне знать! Я не знаю, отчего ей все время кажется, будто мне что-то угрожает. Я понятия не имею, чего мне следует здесь бояться. На самом деле никто, по-моему, не понимает, что у
–Похоже, все беды начались в аббатстве с тех пор, как сюда прибыли вы обе.
Аббатиса, склонив голову, немного помолчала, потом призналась:
–А вот это действительно так. Но я никаких сознательных действий не предпринимала. Я и сама не знаю, что здесь происходит. И мне очень жаль, что это совпало с моим появлением. Лично мне это причиняет боль. И я, право же, сильно этим озадачена. Мало того… я в полнейшей растерянности.
–В растерянности? – переспросил Лука, которому в этих словах послышался отзвук мучительного одиночества.
–Да, я в полнейшей растерянности, – подтвердила она.
–Ты не знаешь, как справиться со столь большим хозяйством?
Аббатиса опять низко склонила голову – похоже, она молилась, – затем коротко кивнула, не давая никаких объяснений, но признавая правоту Луки: она действительно не знала, как справиться с обезумевшими монахинями.
–Я бы вполне сумела со всем совладать, но не при таких обстоятельствах, – сказала она почти неслышно. – Это невозможно, когда чуть ли не все монахини разом утверждают, что одержимы духами, да и ведут себя как сумасшедшие!
–Итак, ты не чувствуешь призвания служить Господу, – сказал Лука тоже очень тихим голосом. – Но в таком случае разве не мечтаешь ты вырваться отсюда, вновь оказаться за пределами монастырских стен? Даже после принесения святых обетов?
Аббатиса лишь коротко вздохнула, выдав этим свое тайное страстное желание вырваться на волю. Сейчас Лука ощущал это ее стремление буквально физически. Он видел, как жаждет свободы душа этой юной женщины, и вдруг совершенно некстати вспомнил того шмеля, которого Фрейзе выпустил навстречу солнечным лучам, всего лишь отворив окошко. Каждому живому существу, даже шмелю, даже самой крошечной букашке хочется жить свободным, думал он.
–Но разве может процветать аббатство, если его настоятельница только и мечтает вырваться на свободу? – строго спросил он. – Ты же прекрасно понимаешь, сестра моя: мы обязаны служить тому, кому дали клятву.
–Ты не обязан! – Она так резко к нему повернулась, словно была разгневана его словами. – Ты всего лишь дал клятву послушания в маленьком сельском монастыре; может, ты и собирался стать священником, однако же теперь ты здесь – и свободен, как птица. Ты ездишь по всей стране, церковь предоставляет тебе самых лучших коней, тебя сопровождает твой собственный слуга, тебе еще и помощника выделили. Ты можешь поехать куда угодно, допросить любого, ты и меня волен допросить – даже меня, хотя я живу здесь, служу здесь, здесь молюсь Богу и ничего плохого не делаю, разве что порой втайне мечтаю о…
–Тебе не следует давать оценку нашим действиям, – вмешался брат Пьетро. – Мы посланы сюда самим
Лука позволил Пьетро осадить аббатису, втайне радуясь этому. Но, если честно, она была права: он и впрямь чрезвычайно обрадовался, когда его вызволили из монастыря и дали возможность чему-то учиться. Не мог же он сейчас признаться ей, какую радость ему доставляют эти поездки верхом, какое неутолимое любопытство сжигает его, гонит его вперед…
Аббатиса, тряхнув головой, презрительно бросила в ответ на суровое замечание брата Пьетро:
–Я, разумеется, не сомневалась, что ты бросишься его защищать, что вы будете вместе «держать оборону». Именно так всегда и поступают мужчины. Все мужчины.
Затем она повернулась к Луке:
–Я, конечно, давно поняла, что совершенно не подхожу на роль настоятельницы монастыря. Но что же мне делать? Мой отец ясно выразил свою волю, и теперь всем здесь распоряжается мой брат. Отец хотел, чтобы я стала аббатисой, и брат приказал мне стать ею во исполнение отцовского желания. И вот я здесь, хотя это, возможно, полностью противоречило и моим собственным желаниям, и желаниям всего здешнего сообщества. Но я подчинилась приказу отца и брата. И стараюсь делать все, что в моих силах. Я уже принесла святые обеты. Теперь я до самой смерти связана с этим местом.
–Ты успела принести все обеты?
–Да, все.
–И обрила голову? И отреклась от своего богатства?
Крошечное движение окутанной покрывалом головы аббатисы намекнуло Луке, что он случайно коснулся некой маленькой тайны, точнее, маленького обмана. Но какого?
–Да, я постриглась в монахини и убрала прочь украшения, принадлежавшие моей матери, – осторожно сказала она. – Я никогда больше не обнажу голову и никогда больше не надену ее чудесные сапфиры.
–Как ты думаешь, не могут ли столь многочисленные проявления разочарования и беспокойства среди монахинь быть вызваны твоим появлением здесь? – напрямик спросил Лука.
Она невольно затаила дыхание, и он понял, как больно ей слышать подобные обвинения. Она словно вся внутренне съежилась, услышав этот вопрос, но все же, собрав все свое мужество, наклонилась к нему совсем близко, так что он уловил лихорадочный блеск ее синих глаз, и тихо промолвила:
–Да, возможно. Возможно. Но ведь именно ты и должен во всем этом разобраться. Ты приехал, чтобы выяснить причину здешних беспорядков. И я, разумеется, тоже очень этого хотела бы. И не меньше хотела бы изменить подобное положение вещей. Я не понимаю, что творится с моими сестрами, но это причиняет мне боль. К тому же этот странный «недуг» коснулся и меня…
–Как? Неужели и тебя тоже?!
–Да, и меня, – подтвердила она.
От этого признания у Луки голова совсем пошла кругом; он вопросительно посмотрел на брата Пьетро, но и тот был потрясен до глубины души: его перо снова застыло в воздухе, а рот сам собой раскрылся от изумления.
–Значит, этот «недуг» и тебя коснулся? – медленно повторил Лука, в ужасе думая: уж не хочет ли она предупредить его, что теряет рассудок?
–Да, всего лишь коснулся, – подчеркнула она.