Подконвойный мир
Шрифт:
Старик утвердительно кивнул головой.
— Так. Василенко. Харьковчанин. Поэт Украины.
После бани и прожарки одежды повели на медосмотр.
Голые подходили по очереди к молоденькой белокурой докторше. Осмотрев спереди, она поворачивала заключенного и теребила ягодицы для определения упитанности. В этом и состоял медосмотр. Руки-ноги есть, температура — не повышена, значит: годен вкалывать. Молод — первая категория. Стар — вторая.
Только Малинин избег теребления ягодиц. Особо скабрезная татуировка на его животе, не очень, впрочем, отличающаяся
— Первая подземная, — буркнула она еще более молодой и тоже вольнонаемной сестре, записывающей категории трудоспособности.
— Пиши, лепила, третью, — негромко рыкнул Малинин. — Куда шары отводишь, щупай: ребра сломаны, шесть шрамов от ран, глаза красные — травил химическим карандашем. Знаешь, ведь, что мы не вылазим из гибели, что все внутри высосали, отбили, выклевали. В шахту гонит, подлюка! Это я-то в шахту полезу?! Скорее на лбу у тебя рог вырастет!..
К Малинину подскочили два надзирателя и поволокли его из комнаты.
— Слышь, лярва! Третья категория — или запорю. Ясно? — крикнул с порога Малинин.
К врачу подошел Трофимов. Буравя ее горячим взглядом из-под нависших бровей, еле слышно произнес:
— Доктор, жалеючи предупреждаем…
Журин, Пивоваров и Бегун стояли в это время возле двери, за которой осматривали женщин.
— Я при отце стеснялась кофточку снять, — услышали они взволнованный девичий голос, — а вас тут дюжина чужих, молодых, насмехаетесь.
— Не сопротивляйтесь, — раздался хриплый мужской голос. Садитесь в кресло. Так. Теперь подымите ноги. Вот сюда, сюда ставьте. Лаптев — рефлектор! Митин и Еремин — раздвиньте губы. Соколов — бери мазок. А вы, товарищи фельшеры, наблюдайте, не толпитесь, шмонек хватит, едять их мухи с комарями.
— Товарищ медврач, она — целка, — заметил кто-то.
— Товарищ фершал, выражайтесь научно, — сухо отрезал врач, — говорите — девственница. Соколов, берите мазок не из влагалища, а из заднего прохода.
Бегун не вытерпел. Он наклонился к замочной скважине и смотрел, пока на него не закричала сестра.
— Анатомический театр, — рассказывал Бегун после. — Худенькую девочку распяли на гинекологическом кресле. Кругом толпа бендюжьих харь. Какие они медработники! Слова грамотно не скажут. Язык шоферни. Ясно — что уголовники. Слюни пускают и ковыряются там. Мазки берут. Нет ли, мол, гонорреи у девственницы.
Сестра подошла к двери, постучала и крикнула:
— Павел Иванович, тише там. А вы, заключенные, отойдите от двери. Вот так. Станьте к этой стенке.
Дверь загородил собой пожилой, кривой на один глаз надзиратель.
— Что там, баб оформляют? — подскочил к Бегуну Гарькавый. — Говорят, суки лагпункт этот держат. Горячо будет.
— Что такое — суки? — спросил Пивоваров.
Гарькавый смерил его снисходительно-презрительным взглядом, цыкнул слюну сквозь стиснутые зубы и процедил:
— Железного ломика отведаешь — узнаешь. Это
Сестра зашикала и Гарькавый понизил голос:
— «Не исправлять, а истреблять» — вот лозунг чекистов и сук. Палкой и ломом вышибают они на работу и подгоняют работающих. Ослабших убивают. Законных воров — режут. Помогают операм сочинять новые дела на зэков. Поэтому и кормят их. Кроме этого, чекистам необходимо наш мир разделить, перессорить, чтоб резались. Иначе им не справиться с нами. Нас миллионы. Несколько смертельно враждующих партий создали чекисты. Кроме сук гуляют тут по буфету «Беспредельники», «Махновцы», «Красная шапочка» и другой масти гады. Но главный, массовый враг — суки. Ясно? Намотай. Держись воров. Дело наше правое. Враг будет разбит, победа будет за нами. Так Трофимов ботает. Грамотный, натасканный он мужик: Ленина, Сталина на зубок знает, газеты читает. Говорит: «В тактике ихней — много смекалистого, в агитации — много ловкого. Учиться у них надо как мозги вправлять и людьми править». В Кремле жиганы-тяжеловесы. Крупный куш хватают. Нас — воров, как и партсбсов, всегда во много раз меньше, чем вас, а командуем — мы. Потому что голову, стратегию имеем, а вы — шляпы, запутанные, заученные лбы. Душка в вас нет. Рыбы. Только работать и — на зарез, как оленей, ишаков, кроликов.
Ввели в зону. Вновь прибывших встретили шпалеры любопытных — высматривали знакомых.
К Журину подошел высокий, слегка сутулый старик с аккуратно подстриженной остроконечной бородкой.
— Казимир Янович! — обрадовался Журин. — Вот-то повезло! Всю дорогу вас вспоминал. Товарищи! — обратился он к Пивоварову и Бегуну, — познакомьтесь! — это Домбровский, польский социалист-публицист. Я вам рассказывал.
Домбровский повел всех троих в свой барак.
— Познакомьтесь с моим соседом, — предложил Домбровский.
— Ефим Борисович, — обратился он к человеку, затененному сумраком нар. — Это товарищ по Бутырке — инженер-металлург Журин. Это — студент-электрик Пивоваров, учитель физики Бегун.
С нар поднялся невысокий плотный человек, с большой круглой стриженой головой, резкими чертами крупного лица и небольшими темными глазами.
— Честное лицо, — подумал Журин, — и доброе.
— Шубин — конструктор с московского автомобильного.
— Я слышал, что ваш коллектив собирался укокошить хозяина? — вырвалось у Бегуна.
— Ерунда. Больная фантазия! Слухи, распускаемые чекой, — возразил Шубин. — У нас, ведь, был бы человек — обвинение найдется. Закон — как дышло: куда повернешь — туда и вышло. Маскируют геноцид. В этом суть.
Подошли двое. Тот, что постарше, заглядывая в глаза каждого, зазывающе вполголоса вещал:
— Мужики, кто хочет заигранного пацана? Только десять хрустов (рублей по-вашему). Дешевка! Налетай! Заигранный пацан, конфетка, булочка! Задок как пирожок! Пацан — как персик! Десять хрустов! Не зевай! Налетай!