Подлецы и герои
Шрифт:
Горло пересохло, он пошевелился, попытался что-то сказать – и провалился обратно в спасительную тьму.
Следующий раз он пришел в себя… и не увидел неба. Бородатый, чумазый четник склонился над ним, закрывая небо собой…
– Пришел в себя? На, попей, брачо [71] , немного еще осталось…
Холодная вода из фляги обожгла губы, бальзамом пролилась в иссохшее горло…
– Хватит, хватит… Много нельзя. Позже еще дам. К вечеру придем.
– Где мы?
71
Брачо – брат.
Четник улыбнулся.
– К Дубровнику идем. Еще немного осталось…
К Дубровнику? Зачем?
– А…
– Молчи лучше, тебе не стоит много говорить. Тебя на улице нашли, думали, не жилец уже. Но все равно взяли…
– Хорваты… танки…
– Нету танков… Пожег ты танки, друже… Оба спалил. Русы за нас вступились, кончилась война. Мы к Дубровнику идем, русы нас принять обещали. Нет больше Великой Сербии, друже. Но пока жив хоть один серб – мы ничего не забудем. И не простим…
15 июня 2002 г.
Виленский военный округ,
сектор «Ченстохов», Чета
Продолжение
– Хватили вы… – проговорил задумчиво сотник.
– Хватили… – согласился серб, – моего деда вывезли русские на своем корабле в Одессу. А потом переселили его, как и других сербов, сюда, прямо на границу с Австро-Венгрией. Но русы дали нам самое главное – они дали нам свободу и оружие. Свобода и оружие дают нам возможность мстить…
– Мстить… Месть – дело хорошее. Только затянувшееся…
– Тебе хорошо говорить, пан коммандер. Твой Дон принадлежит тебе и твоим детям, а смекни, что будет, если его отнимут у тебя?
Велехов попытался представить – и не смог. Он просто не мог себе представить, не мог вообразить, как это так – чтобы у него отняли Дон. Чтобы на его земле стал хозяйничать враг? Это было непредставимо, никто даже не думал об этом, потому что этого не могло быть никогда. Никогда…
– Часто ходишь на ту сторону?
– Когда как. Скоро Видовдан… день нашего праздника… – Радован вдруг сменил тему: – Ты знаешь, что происходит сейчас на месте, где родился мой дед?
– Нет.
– Есть лагерь. Большой. В Пожареваце. Когда русы вступились за нас, каждому был дан выбор – уйти или остаться. Мой дед не мог сделать выбор, потому что он был тяжело ранен и лежал при смерти. Остальные свой выбор сделали. Кто-то ушел к русам. Кто-то остался, сказав, что умрет, но не сойдет с родной земли. Пойдем, я тебе кое-что покажу, пан казак…
Вслед за сербом сотник Велехов прошел обратно в кузню, где Радован, не обращая внимания на притихшего Славомира, достал что-то с верхних полок.
– На, поглянь, пан коммандер.
В руках у сотника оказалось странного вида оружие – что-то типа перчатки, но с загнутым, довольно длинным обоюдоострым клинком. Непривычное – рука казака привычна к простому ножу и к шашке, но если приноровиться, очень эффективное оружие.
– Что это?
– Это сербосек. Тех, кто остался, в конце концов разоружили и согнали в Пожаревац. Усташи заказали себе такие ножи – патронов было немного, и они не хотели тратить патроны. А потом они начали вырезать сербов этими самыми сербосеками. Нас убивали за то, что мы сербы, без разбора, всех мужчин, женщин, детей, стариков, раненых – всех, кто серб. Таким ножом, пан коммандер, вырезали почти всех, кто остался. Павелич тогда еще не был министром-президентом, но никто не сказал ему ни слова, когда он вырезал сербов. Остались только мы, те, кто сохранил жизнь, потеряв родину. Поэтому мы и ходим туда – поклониться родной земле…
Сотник покачал головой.
– Давай выйдем на воздух, друже…
Вышли. С севера поддувал прохладный ветерок; деловито кудахтая, в земле барахтались куры под присмотром голенастого, старого петуха. За мячом бежали, весело крича что-то на смеси польского, русского и сербского, дети, словно утверждая господство жизни над политическим и религиозным безумием, моровым ветром, выветрившим некогда благодатный край…
– Ты сам говорил, друже… беда собирается. Вот я и хочу знать, чего ждать. По ту сторону границы что делается?
– По ту сторону… По ту сторону спокойно никогда не было. Несколько лет назад сделали настоящую полосу отчуждения. Датчиков понапихали. Патрулируют.
– Как же вы проходите? – сотник сам был разведчиком-пластуном и знал толк в прохождении подобного рода полос отчуждения. Но он был именно профессионалом, специально подготовленным к инфильтирации на территорию противника при максимальном уровне противодействия – так это называлось. В армии их учили жестко, даже жестоко – например, выбрасывали в незнакомой местности и давали задание пройти к определенному пункту за определенное время. А чтобы веселее было идти, давали ориентировку на сбежавших особо опасных каторжников. Или давали задание проникнуть на сильно охраняемый объект, а охрану не предупреждали. Но как та же Драганка пройдет такую вот полосу… сотник просто себе не представлял.
– Я не за то. Там, в пограничной зоне, концентрация крупных сил противника наблюдается? Бронетехника? В последнее время есть усиление?
– И усиление есть. Сейчас каких-то наемников к границе подтянули… на нас охотиться. Дюже злые… Лихих людей хватает, если усташей власть в стране.
– Усташей?
– А то. В армии – усташи сплошные. В полиции – тоже. Половина армии, даже больше, – из Хорватии, офицерский состав – на три четверти.
– Усташей же запретили.
– То на бумаге, друже. Национал-прогрессивная партия Австро-Венгрии – думаешь, это что такое? Это они и есть. Просто под другой вывеской.
Сотник никак не мог нащупать нить разговора.
– Слухай, друже… Вместе сработаем?
– Смотря чего.
– Того. Я матчасть получил новую – заглядение. Но тебе сразу говорю – ничего не дам, и не проси – все на меня записано, отчитываться надо. Сделаем вот как. У меня машина есть… бронетранспортер для работы ночью… спецприцел там, ночью, днем, за стенами, за деревьями – везде сечет. И пулемет – что такое КПВТ, знаешь?
Серб кивнул.
– Сам служил, знаю.
– Дом развалит, в лесу любой ствол прошибет. Вот там – как раз такой, это тебе не ДШК. И… ты ведь с подъесаулом Черновым знаешься?