Подлетыши
Шрифт:
— Не все, стало быть, достойны нас наследнички, — копаясь в моторе, огорченно заметил Ергин.
Коновалов, принявшийся усердно склеивать стол, не преминул подзучить мастера:
— Ну-ка доложи товарищу замполиту, с каким ты умыслом называешь своих ребят наследничками? Внушаешь ли ты подросткам гордость за своих отцов и дедов? Слышу я: говоришь «наследнички» не от чистого сердца, а как-то подковыристо… Дескать, вот раньше были настоящие парни, а вы так себе — горе луковое, одним словом — наследнички…
— Садись, сосед, к верстаку, давай закурим, — тихо сказал мастер. — Надо нам чем-то помочь Илье Степановичу. Слышишь, его земляк попал впросак, а с ним и плямяш мой. Садись, сосед, будем вместе думать.
— Пошто нынче племяшом не хвастуешься? — Столяр упрямо не хотел закуривать «трубку мира». — Вон мой Петро — парень с чистой совестью!
Ергин снял с головы кепку, обнажив густые, цвета стальной проволоки волосы, протянул столяру пачку сигарет; тот, хмурясь, шатал, разглядывал стол.
— Мороков, Мороков… — что-то вспоминая, рассуждал вслух Ергин. — Как же, наслышан о нем. Такой коренастый, все ходил по табору и что-то жевал…
— Так Мороков деревенский парень, — улыбнулся Илья, — а в деревне, бывает, в страдную пору ни обедов, ни ужинов не признают, — что съел на ходу, тем и сыт.
— У меня и своих артистов хоть отбавляй, каждый день представления вижу. В театр не надо ходить. А может, Морокову все-таки лучше сучкорубом стать?..
— Вот где сказывается мастер-воспитатель! — Коновалов никак не мог оставить в покое стол — шатал. — Сидеть бы такому мастеру в будке сторожа. Сутки отдежурил — трое дома спи… Нынче разве мастера? Одна видимость…
Ергин, щуря глаза, сплевывал соринку.
— Зато столяры — любо посмотреть. Хватит шатать мой стол! Без твоего ремонта дольше простоит… Кто так моет, кто? — Ергин сорвался с круглого стула да — к дежурному уборщику. Отнял у него швабру, заелозил под верстаком. — Боишься пополам переломиться? Дома-то моешь полы или все мать, а ты у телевизора хиреешь? — отдал швабру смущенному пареньку, тронул за плечо Петю Гомозова, который рассматривал блестящие самодельные треугольники. — Сбегай за мастером Парковым. Дело есть к нему, — и опять взялся за сверлильный станок; хмурился, нервно подергивал тонкими, в полоску, губами.
— Звал меня, Мокеич? — Парков стоял в проходе, вытирая руки ветошью. — Говори, что хотел.
— Так чем тебе не приглянулся Мороков? С виду-то он вроде бы ничего…
— Раз тебе он глянется с виду, вот и бери. Мне некогда с ним нянчиться.
— Готовеньких, идеальных учеников ищете? — сухо заметил Дегтярев. — А если таковых нет, если все они сложные, трудные, как и подобает быть подросткам?
— Знаю, знаю, — снисходительно ответил замполиту Парков. — Вам бы лучше не со мной — с воспитателями, с наставниками поговорить о разных и трудных. Я скажу вам одно: в пятнадцать лет парень должен быть приученным работать. Пускай неумелым, но готовым к работе душой, сознанием, совестью… Такого я научу делу… — Парков раскраснелся лицом, говорил громко. — Вы понимаете меня? — глядел поочередно на замполита, на столяра, на мастера.
— Так ты насчет Морокова не передумал? — спросил его Ергин. — Ну ладно. Больше у меня к тебе вопросов нет. А то в моей группе ухарей недобор…
— Еще Порошкин, — несмело заикнулся Илья.
— Может, всю его группу, — Ергин кивнул на Паркова, — к себе переманить, так и скажите.
— Порошкина оставляю у себя, — сказал Парков. — Ради отца, когда-то монтерил на его участке. Деловой мужик. Сын, жаль, не в отца… — и вышел Парков из мастерской.
Глава третья
Лет десять назад строители высадились на склоне сопки, между широким заливом и Амуром. И отстроили город Излучинск. До сих пор на окраинах города маячат строительные краны, оттесняясь высокими домами все дальше в тайгу. На другом берегу Амура тоже сопки, по утрам скрываются в густом тумане. И ждет Сергей из утреннего тумана заморские корабли. Мальчишкой он играл в моряков, мечтал о дальних плаваниях, но в мореходное училище не попал, забраковали врачи. Тогда пошел Сергей в ПТУ.
— Хвалю за выбор! — одобрил вечно занятый на стройке отец. — Надо тебе поработать монтером. А потом, кто знает, может, станешь, как и я, — инженером-электриком.
Мать Сергея погибла при несчастном случае на фабрике. Сергей смутно помнит: в том городе, где он жил раньше, были древние церкви, старинные деревянные дома с резными наличниками, тесные улочки и сплошные сады. От цветения садов город весной становился белым. Наверно, потому город этот называется Белев. При Сергее мать положили в гроб (в пять лет все запомнил). Он ехал с ней до кладбища на открытой машине. Но ни дома, ни в машине, ни на кладбище — нигде не показали мальчику лицо матери. Зачем-то закрывали от него простыней. Оттого, наверно, смерть матери детским своим умом Сергей не воспринял, — не поверил он, что мать исчезла со света навечно. После похорон, как всегда, стал он ждать ее домой. Целыми днями просиживал у окна, всматриваясь в прохожих женщин. Услышав шаги по лестнице, замирал, на каждый звонок торопливо бежал отворять дверь. Отец не отдал сына родственникам или в детдом, растил и воспитывал сам. Пока Сергей был маленьким, отец иногда приводил домой красивых и ласковых к мальчугану женщин. Подрастая, Сергей начал сознавать: добрых женщин на свете много, но мать они не заменят… Понимал это и все-таки всматривался в чужих женщин, искал в их облике, фигуре, голосе что-то схожее с материнским. Пришел он в училище, увидел воспитательницу Галину Андреевну и сразу внушил себе: Галина Андреевна и мать — одна и та же душа. Теперь, повзрослев, Сергей, конечно, понимал: мать умерла и перевоплотиться в Галину Андреевну никак не могла. Но сердце не соглашалось с умом. Что тут поделаешь!..
Слышал Сергей разговоры ребят, будто замполит с воспитательницей неспроста часто бывают вместе. Сергей не верил слухам. Ребята сами так и лезут на глаза молоденькой воспитательнице. Мало ли что из ревности можно наговорить на девушку? Поздно вечером, мол, замполит провожает ее до автобусной остановки. Ну и что? Не одной же ей идти темными закоулками. Успокаивал себя Порошкин и все-таки не мог равнодушно видеть, когда Елисеева и Дегтярев бывали рядом.
Пальто нараспашку, клетчатый шарф развевается по ветру — таким красавцем брел из милиции Порошкин. Он чувствовал себя опустошенным, уставшим. Прежде чем открыть ключом квартиру, нажал кнопку звонка три раза и ждал: вдруг да выйдет ему навстречу мать. Много лет Сергей звонит и ждет…
У них с отцом две комнаты, всегда прибраны. Вещи лежат аккуратно, на кухне чистая посуда. Приведи к ним чужого, так не поверит, что здесь живут одни мужчины. Вечерами, кто первый приходит домой, тот и готовит ужин. Больше достается Сергею. Зато в субботу и воскресенье отец хозяйничает сам. В конце дня они привыкли спрашивать друг у друга про свои дела. Толкуют о том о сем и вместе моют посуду. Или отец — посуду, а сын — пол, стирает что-нибудь. Телевизор включают редко. Играют в шахматы или каждый читает свою книгу. Часто отец приносит с работы бумаги, чертежи и просиживает над ними допоздна. В доме считают старшего Порошкина чересчур серьезным, без шутливого, ласкового слова и улыбки, оттого, говорят, и холостой.