Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
Робер-Флери и Жулиан. Мария постоянно советуется с друзьями по поводу своей будущей
картины “Святые жены” или, как ее еще называют, “Жены-мироносицы”. Небольшой этюд
к этой картине сохранился в Саратовском музее, который основал художник Боголюбов, подолгу живший в Париже и встречавшийся с Башкирцевой в последний год ее жизни.
Робер-Флери предостерегает ученицу, что для картины такого рода нужно быть знакомым
с очень многими сторонами техники, о которых она даже
Главное же в ее личной жизни - это определиться, любит ли она Бастьена или только
желает нравиться ему. Одно ей ясно, что ее приподнятое состояние красит ее: кожа
сделалась бархатистой, свежей, глаза оживлены и блестят.
Все время она посвящает работе, снова принялась за своих мальчиков, только теперь
делает их во весь рост, на большом холсте: именно этот холст теперь находится в Чикаго.
“Я живу вся в своем искусстве, спускаясь к другим только к обеду, и то ни с кем ни говоря.
Это новый период в отношении моей работы. Мне кажется мелким и неинтересным все,
исключая то, над чем работаешь”. (Запись от 8 мая 1883 года.)
По вечерам в ее мастерской собираются друзья-художники. Она пикируется с Бастьен-
Лепажем, заставляя его ревновать к скульптору Сен-Марсо, у которого она занимается
скульптурой. Он ревниво кидает ей: “Да, я ревную, ведь я не высокий брюнет!”
Она снова и снова заполняет страницы своего дневника описаниями картины “Святые
жены”, и разговорами со своими учителями об этой картине.
22 мая она работает в своей мастерской и ждет известия о присуждении медалей Салона.
Она признается себе, что ежели ничего не получит, то будет досадно. Она дрожит,
вздрагивает при каждом звонке, но узнает о том, что получила награду только из утренних
газет 24 мая. Ее оскорбляет, что “эти господа не потрудились уведомить ее ни одним
словом”. Она отправляется с Божидаром Карагеорговичем в Салон. Стоит полностью
привести ее отзыв об этом посещении:
“В половине десятого мы отправляемся в Салон. Я прихожу в свою залу и вижу свою
картину на новом месте, взгроможденной куда-то наверх, над большой картиной,
изображающей тюльпаны самых ослепительных раскрасок и подписанной художником
девятого класса. Так становится возможным предположение, что ярлык с надписью
“Почетный отзыв” прикреплен к “Ирме”. Бегу туда. Ничуть не бывало. Иду, наконец, к
своей дурацкой пастели и нахожу его там. Я подбегаю к Жулиану и в течении целого
получаса торчу подле него, едва шевеля губами. Просто хоть плачь! Он тоже, кажется, порядком-таки удивлен. С самого открытия Салона, с той минуты,
работы, о пастели и речи не было, а относительно картины он был уверен, что ее поместят
где-нибудь в первом ряду.
Отзыв за пастель - это идиотство! Но это еще куда ни шло! Но взгромоздить на такое
место мою картину! Эта мысль заставляет меня плакать, совершенно одной, в своей
комнате и с пером в руке”.
Начнем с того, что с самого начала был разговор только о пастели. Тони Робер-Флери в
записке с заседания жюри еще 30 марта пишет ей, что “головка-пастель имела истинный
успех”, с чем ее и поздравляет. К тому же она сама пишет в дневнике, что всего две
пастели были приняты с № 1, в том числе одна ее. Просто Мария тщеславна без меры, маленький успех ей не нужен, пастель она считает низшим жанром. Она думала получить
медаль за живопись, а раз не получилось, значит, во всем виноваты учителя, которые не
так, как нужно, ее поддерживают. “Я, конечно, - пишет она, - вполне допускаю, что
истинный талант должен пробить себе дорогу совершенно самостоятельно... Но для
начала нужно, чтобы человеку повезло, чтобы его не захлестнула встречная волна... Когда
ученик что-нибудь обещает, учитель должен некоторое время подержать его голову над
водой: если он удержится - он что-нибудь из себя представляет, если нет - ему же хуже”.
Ведь Кабанель поддерживал своего ученика Бастьен-Лепажа, напоминает она. Вероятно, ей известно, что Александр Кабанель, к тому времени уже давно член Французского
института, руководил одной из мастерских и очень поощрял в своих учениках
самостоятельность и проблески таланта.
Она, разумеется, не справедлива. Ее поддерживают сверх меры, вспомним, как трудно
было кого-нибудь пробить в Салон и что значило просто выставиться в нем. Не говоря уж
о том, чтобы получить этот самый злополучный, как она считала, “Почетный отзыв”,
который мгновенно дал свои результаты: именно после этого отзыва ее заметили, о ней
стали писать, она оказалась на пороге настоящей известности и славы, к ней пришел
корреспондент самой большой русской газеты “Новое время”.
Но ей мало, мало, мало! Другие могут удовольствоваться и простым упоминанием их
имени в газете, а ей мало даже почетного отзыва. Нужна была медаль и только медаль!
Она искренне уверена, что только она и была достойна медали. Она поносит в своем
неизданном дневнике всех выставлявшихся в Салоне знаменитостей: Каролюс-Дюрана,
Жервекса, Казена, Сен-Марсо, не избегает ее критики даже “гений” Бастьен-Лепаж,