Подмастерье
Шрифт:
– Как это произошло?..
– Это ты нам расскажи, как это произошло, – сказал Олег Геннадьевич. – Кто разрешил тебе выходить в ментальное поле в качестве нейромеханика?
– Но… вас не было.
– Ты не отвечаешь на мой вопрос: кто тебе разрешил?
– Никто.
– Вот именно. Рассказывай, что было дальше.
– Я вошел в класс. Сначала он был нормальным, потом что-то случилось с графикой. Кабинет превратился в ад, дети стали танцующими скелетами. Я не знаю почему, но они меня ненавидели! Что это было? Какой-то экспериментальный класс,
Олег Геннадьевич впервые за весь разговор улыбнулся.
– Как бы тебе сказать, это были… третьеклассники. Обычные дети.
Ответ шокировал Максима.
– Как такое возможно?! Там были какие-то чудовища!
– Еще раз повторю: ты общался с образами обычных детей. То, что ты увидел, было следствием твоего бесконтрольного состояния. Вероятно, детская психотравма – неудачная социализация или что-то подобное. Надо диагностировать, чтобы сказать точнее. Теперь неприятие общества мерещится тебе даже там, где его нет. Очевидно, что ты соблюдаешь не все пункты инструкции…
– Вы хотите сказать, что этого не было на самом деле?..
– Это было на самом деле. Твое общение с ними было реальным. И твои эмоции были реальными – вырабатывались определенные гормоны и переживались состояния, которые довели тебя до истощения и экстренного отключения сознания. Существенной причины для них не было – это да, но последствия вполне реальны.
Проблема в том, что ты считаешь ментальное – «нереальным». Но это не так. Когда ты во сне убегаешь от монстра, то с утра просыпаешься во вполне настоящем, липком поту. Твое тело испытывало действительный страх, пока ты скрывался от выдуманного чудовища. То же самое происходит в обыденности физического мира: реакции людей очень разные, описания одного и того же события могут быть неодинаковыми, а то и вовсе противоречащими друг другу. В ментальном же пространстве еще больше степеней свободы, и даже самый легкий налет эмоции вызывает колоссальный шторм.
Поэтому к управлению в качестве нейромеханика может быть допущен только мастер. Любой другой человек споткнется о собственные ноги.
Ты вел себя зажато с детьми, скрытно, а люди интуитивно принимают скрытность за агрессию. Им непонятно, чего от тебя ждать! Нейромеханик должен вести себя как заботливый родитель, без демонстрации страха или агрессии. Тогда дети легко попадают под его влияние и чувствуют себя комфортно.
Между прочим, это есть в инструкции, – последняя фраза была произнесена с особенным нажимом.
– Ты же просто напугал их, вот они и ответили тебе тем же. Правда, не так яростно, как ты увидел. Это, уже, была твоя личная фантазия, кошмарный сон.
Только сон наяву, происходящий при участии других «спящих».
– То есть дети все помнят? – в ужасе спросил я.
– Естественно, помнят, но не так, как ты. Честно говоря, они тебя толком и не заметили. Это в твоем личном поле утрировались эмоции, и ты увидел ад. Для них ничего подобного не происходило. У детей в этом возрасте в принципе стоит мощнейшая эмоциональная защита – они ничего не воспринимают всерьез, только играют. Хорошо, что ты пришел не к подросткам – им бы ты мог устроить веселую жизнь.
Приходи пока в себя.
Он слегка дотронулся до моей макушки, и я снова погрузился в сон.
Глава 7
16 января 2074 года.
Слова учителя впечатались в голову, встали затором. Новые мысли не шли, а старые крутились по орбите последних событий.
«Неужели до сих пор?..» – думал Максим про себя по дороге к нейромеханику.
Павел Михайлович был социологом и наверняка знал ответы на его вопросы. Рассказать все прямо Максим не мог и не хотел, а потому зашел издалека:
– Я много слышал про «образ группы», вы не могли бы рассказать подробнее?
Павел Михайлович понимал, что это – лишь вершина айсберга, а настоящая причина таится в глубине. И тем не менее он ответил:
– Группа – это не несколько человек, а единица другого уровня, практически единый организм. Каждый коллектив со своей структурой уникален. Поэтому человек в какой-то группе приживается, а в какой-то нет. Поведение сильно зависит от окружения.
Он включил голографический проектор. Нейромеханик кликнул на значок муравейника и открыл базу социальных моделирований. Ходы муравьиного гнезда вели к разным камерам, в которых были собраны варианты характеров.
Павел Михайлович запустил перемешивание и создал несколько групп. Он начал добавлять образ «мальчика-драчуна» то в одно поле, то в другое. Адаптация шла по ускоренному маршруту. За десять секунд голограммы проходил один реальный день.
Мальчик подавлял всех по предсказуемому сценарию, пока не врезался в группу большеплечих грубиянов. Неожиданно для Максима, в ней он проявил поведение типичной жертвы.
– Теперь он ведет себя совсем по-другому!
– В том-то и дело – другая только форма.
Стажер удивленно поднял брови.
Он хотел возразить, вспоминая маму Марины. Но именно этот пример разрушил цепочку мысли – «несчастная» женщина делала то же самое, что и мальчик-драчун.
Она подавляла всех, заставляя играть по своим правилам.
– Точно, – сказал Максим, удивляясь осмысленному.
Тогда Павел Михайлович решил дать ответ на незаданный вопрос:
– Пойми основу – мы часть общества. Даже интроверт хочет чувствовать сопричастность. Если человек не значим ни в одной группе, то эта потребность все равно проявится – просто неразумно и в скрытом от себя самого виде.
Стажер слегка покраснел и сделал вид, что ничего не произошло. Нейромеханик сказал это будто в воздух. Он не ждал ответа и не пытался продолжить беседу. Тем временем Максим размышлял молча, не делясь своими соображениями.
То, что он услышал, объясняло часть проблемы, но…
Оставалось что-то еще.
Что-то, о чем они оба молчали.
Павел Михайлович продолжил колдовать с декодером. «Чего он добивается?..» – подумал Максим.
Возникла сильнейшая голографическая вспышка.