Подменыши
Шрифт:
– Я не думал, что ты знаешь колыбельные песни.
Она не ответила, только шелестяще усмехнулась и продолжала петь:
На коленях кот мурчит,
У порога пес ворчит,
Да под печкой мышь шуршит,
В печке уголек трещит.
Только дым из трубы,
В небо белые столбы.
Только сон да луна,
Вся земля белым-бела.
В багажном отделении царил полумрак. Под потолком блекло светили редкие лампочки. Казалось, все вокруг залито мутной, ржавой водой.
Сатир прижался к голове подруги и ощутил какое-то особенное предсмертное счастье. Словно все
Над бескрайним океаном летел самолет. Серебристый и изящный, как падающая капля ртути. Летел, раскинув крылья, спокойно и уверенно.
Деловито и монотонно гудели моторы. Позади самолета оставался белесый пушистый след от сгоревшего топлива. Неожиданно лайнер вздрогнул, днище его разорвало взрывом, хлестнули языки пламени.
Машина клюнула носом, попыталась выпрямиться, но крылья вдруг перестали держать, и невыносимым грузом навалилась собственная тяжесть. Серебристый красавец отчаянно завыл, отказываясь верить в свою гибель, и устремился в блистающую на солнце синюю океанскую бездну.
Ответственность за взрыв самолета взяла на себя леворадикальная группировка “1985” в знак протеста против политики президента-изменника Ассаи Руги и перехода Дого под контроль США.
Ребята из “1985” даже не подозревали, что они сделали для Сатира.
Когда команда, отправленная арестовывать русских, вернулась с одним плакатом, Руги все понял и немедля снарядил погоню. У беглецов было пять часов форы. За это время они успели достигнуть джунглей. В отряд, отправленный на их поиски, входили опытные охотники, которые вскоре напали на след. Началась изнурительная гонка.
Джунгли стояли плотной стеной, бежать было тяжело. Приходилось постоянно перелазить через упавшие стволы деревьев, продираться сквозь колючие плети лиан, которые, подобно нитям гигантской паутины, оплели все вокруг. Под ногами отступающих партизан хлюпало мелкое болотце. Пели птицы, перепархивали с ветки на ветку, смотрели блестящими бесхитростными глазами, издавали резкие, будоражащие крики. Цвели большие яркие цветы, издавая то одуряюще сладкие ароматы, то тошнотворную вонь гниющего мяса. Вокруг тех и других роями вились мухи и бабочки.
Какие-то кровососы впивались в обнаженные участки тела. Укусы вызывали жестокий зуд. Трухлявые стволы деревьев, покрытые мхом и опеленутые травами, ломались под ногами, расползаясь во влажное крошево. Казалось, сама земля течет под ботинками беглецов.
Дышать было тяжело из-за большой влажности, пот выступал на теле и не испарялся, стекая по лицу мутными каплями и пропитывая одежду.
Эльф чувствовал, что задыхается. Кружилась голова, как будто у него снова началась лихорадка. Руки и нижняя челюсть дрожали. Бросало то в жар, то в холод. Было так тяжело, что хотелось все бросить и упасть прямо в вонючую теплую воду, закрыть глаза и ждать пули, которой его добьют преследователи. Уже не осталось ни страха, ни сожаления. Йон, казалось, почувствовал его состояние, обернулся и, попытавшись улыбнуться, прохрипел:
– Детский лепет. Я в детском саду больше бегал.
Эльф не ответил, даже не поднял голову.
На плечо его бесстрашно уселась большая синяя стрекоза с шуршащими прозрачными крыльями. Она глядела на Эльфа не по росту огромными круглыми глазами, словно изучала его. Эльф посмотрел на нее краем глаза, чуть кивнул головой, приветствуя. Когда мимо стрекозы пролетала одна из тех мушек-кровососов, каких тут хватало, гостья резко сорвалась с места и схватила ее. Снова уселась на плечо и стала есть добычу.
“Защитница”, – подумал Эльф.
Поначалу противник шел по проторенному следу и быстро приближался, но вскоре ему пришлось идти медленнее и внимательнее смотреть под ноги.
Красив вид растянутой в траве струны мины-растяжки. Но еще лучше звук взрыва, что слышишь позади себя. Йон и повстанцы шли быстро, как могли, и останавливались, только чтобы заложить новые мины.
Так минуло двое суток, за которые они сделали всего несколько привалов, едва-едва успев перекусить и подремать. В конце вторых суток, по расчетам Йона, они покинули границы Дого и ушли к соседям.
Погоню это не остановило. Видимо, с соседями Руги договорился.
Во время привалов Эльф лежал где-нибудь на сухом островке и вспоминал свою жизнь. Он не жаловался, не плакал, не жалел о спокойной московской жизни. Просто лежал и вспоминал.
Эльф смотрел сквозь листья деревьев на небо, по которому пролегали прозрачные дымчатые полосы, и думал, что смерть – это вовсе не плохо, если им с Сатиром и Белкой разрешат летать ангелами по африканскому синему небу, прятаться в нежно-жемчужных облаках, умываться дождями и дрейфовать в потоках ветров.
Отстреливаясь на ходу, продолжали двигаться вперед. Стреляли даже не для того, чтобы нанести урон противнику, а скорее чтобы тот не приближался слишком близко. До поры это спасало, но вскоре враг стал стрелять прицельно. Появились убитые и раненые. И тех и других бросали. Только раненым оставляли несколько магазинов с патронами.
Когда очередь прошила Эльфа, он от усталости даже не почувствовал боли. Просто понял, что ноги не слушаются и он не может идти. Когда до него дошло, что торопиться больше некуда, он даже ощутил что-то вроде облегчения. Упал в грязь, перевернулся на спину, тупо оглядел штанины. На обеих зияли небольшие рваные дырочки, сквозь которые толчками вырывалась темная кровь. В грудь ткнулись еще две пули.
Голову наполнил звон, все вдруг разом отодвинулось куда-то, словно его отделили пленкой, глушащей звуки, и он остался один на один с надвигающейся смертью. Это было так странно и неожиданно, что Эльф не мог в это поверить. Он вдруг оказался разом в обоих мирах – и здесь, и там, за гранью. Внутри все опустело. Ни о чем не думалось и ничего не хотелось. Не было ни страха, ни боли, только чувство отстраненного удивления: “Как? Неужели все? Кончилось?..” – и неожиданная уверенность, что это не конец. “Я не хочу умирать! Это бессмыслица какая-то, умирать глупо. Здесь так красиво, и вдруг… смерть…” Ткань жизни оставалась такой же плотной, только Эльф начал видеть ее совсем по-другому: четче, тоньше, яснее. Словно смотрел издалека в сильный телескоп.