Подменыши
Шрифт:
Ввалившиеся негры ураганным огнем разметали наступающих гвардейцев.
Еще через час сопротивление защитников было сломлено. Повстанцы во главе с Ассаи Руги прикладами добили раненых полковников и вывесили их трупы из окон дворца.
А потом Эльф, Сатир и Белка, пропахшие порохом и кровью, стояли обнявшись на вершине Капитолия, размахивали пионерским галстуком и стреляли вверх из автоматов.
– Победа! Побе-е-е-да! Новая жизнь! Времени больше не будет!
Свобода! Всем свобода! Живите, работайте, творите!
Внизу черными муравьями бегали, кричали и обнимались
Показывали вверх, махали руками, как дети или сумасшедшие. Горячий и сухой ветер, прилетевший из саванн, обдувал победителей, словно стараясь омыть их запахами далеких трав и знойных просторов от грязи и копоти. В небе полыхала и пела огромная путеводная звезда – Солнце.
Три дня после успешного взятия власти повстанцы отдыхали и отсыпались.
Русские на следующий день после штурма попросили отвезти их к океану.
В Дого мало хороших пляжей. Берега в основном обрывистые, скалистые, но иногда встречаются небольшие прогалы, где можно спуститься к воде и искупаться. Там, куда они приехали, берег был усеян огромными камнями размером с деревенский дом. Эти гиганты, видимо, когда-то откололись от скал, что высились невдалеке, и доживали здесь свой век.
В этот день океан был неспокойным. Голубые валы метра в три высотой обрушивались на берег и разбивались снежными хлопьями пены. Прибой грохотал, словно беззлобно смеялось какое-то древнее божество.
Друзья, вцепившись в камни, сели поближе к океану так, чтобы их окатывало угасающими волнами. Вода с кружевом пены на поверхности качала их, руки скользили по гладким камням. Люди чувствовали себя маленькими и беспомощными, как новорожденные щенки возле большой и сильной матери-собаки, которая заботливо ворочает их мокрым носом, сопит, облизывает теплым языком. Они хохотали и погружались в дыхание стихии. Махали головами, так что брызги летели во все стороны, как от отряхивающихся сеттеров.
Кричали чайки, солнце играло слепящими бликами и жарко гладило кожу.
– Господи, мы в Африке! – все еще не веря в это чудо, сказал Эльф.
Устав, они, как крабы, выползли на отмель, где волны уже выдыхались и лишь устало лизали берег. Сатир лег на спину, приподнялся на локтях и смотрел на мокрые каменные глыбы, на пенные взрывы волн, бьющих в бока валунов, на прибой, выбрасывающий на берег темные, пришедшие с неведомо каких глубин водоросли и прозрачных медуз.
Океан дышал.
– Какая же силища! Сколько мощи! Какой-то парад могущества. И это лишь малая часть того, на что он способен. Невероятно…
– Посмотрите, а ведь в природе, в отличие от человека, нет деградации, – задумчиво сказала Белка. – Природа все время занята только созданием новых форм жизни и красоты. Если б человечество смогло уподобиться природе, перестать деградировать и заниматься непрерывным творчеством, а? Представляете, какое это было бы счастье! Не было бы ни эксплуатации, ни революций, ни смертей во имя светлого завтра… Представляете, ничего, кроме творчества, красоты и счастья!
– Деградация чаще всего – продукт покоя и сытости. Развитие – в непрерывной борьбе и постоянных усилиях. Природа не деградирует, поскольку она находится в постоянной борьбе, – согласился Эльф. – Но есть одна маленькая деталь. Постоянная борьба – это постоянные смерти.
– А смерти нет! – сказала Белка. – Представляешь? Нет абсолютной, вечной смерти. Нет смерти навсегда. Нет, и все!
Они долго еще сидели на берегу, загорелые и неподвижные, похожие на три коричневых камня. Смотрели вдаль, на линию горизонта, что скрывает еще бог знает сколько чудес.
– Уплыть бы сейчас куда-нибудь, – задумчиво сказал Эльф. – Построить плот и уплыть. Далеко! К островам Пасхи, в Полинезию. Где Ван Гог жил… И остаться там…
– Гоген, – лениво поправила Белка, разглядывая солнце сквозь полуопущенные ресницы. – Там жил Гоген. “А ты ревнуешь?”, “Жена вождя”… Красиво…
– Сатир, не знаешь, в Полинезии профессиональные революционеры не нужны? – спросил Эльф.
– Не знаю. Пошли им запрос по Интернету. Может, ответят.
Началась мирная жизнь. Не зная местного языка, русские с трудом входили в нее. Но дела все же находились и для них, благо в Дого имелись люди, когда-то учившиеся в Советском Союзе и умевшие кое-как изъясняться по-русски. Белка, Сатир и Эльф стали чем-то вроде помощников Йона.
– Прежде всего – школы, – убеждали они его в три голоса. – Нужно строить школы, где детей будут учить жить по-новому. Без жадности, без ненависти, без мелкого самолюбия. Это чушь, что человечество может дойти до всеобщего счастья эволюционным путем. Эволюция движется медленно, очень медленно. И выживают в ходе эволюции всегда самые приспособленные к жизни, то есть самые сильные, хитрые и беспринципные. Именно такие покрывают большинство самок и имеют больше всего потомства. При коммунизме нужно создать такие эволюционные условия, чтобы выживали самые добрые, честные и человеколюбивые. А начинать создавать эти условия надо со школ.
Детям легко привить правильное понимание жизни. Рождаясь, любой ребенок начинает историю человечества заново. Он – чистый лист, на нем можно написать все: от Библии до заборной брани. Для него не было истории. Для него цивилизация рождается заново. Так пусть же это будет цивилизация чистых и светлых людей.
Да, в генах человечества есть много того, что мешает каждому стать святым. Но что же делать? Продолжать жить в грязи и гнили, ожидая, пока изменится генная структура? Чушь! На это уйдут сотни тысяч лет.
За это время Солнце остынет. Да и за счет чего гены изменятся, если условия жизни останутся теми же, если все будет идти по-старому, как при Ироде или Навуходоносоре? Капитализм ведь ничем не лучше времен
Ирода и Навуходоносора. Человек должен создавать новую среду.
Поэтому надо строить новые школы. Так своему отцу и передай.
Йон не возражал. Руги тоже согласился.
Вскоре по всей стране стали искать людей, которые могли бы обучать детей грамоте.
Поскольку подходящих для школ зданий было немного, приходилось строить временные – крытые соломой хижины. Сатир и Эльф целыми днями пропадали на таких стройках. Возвращались поздно, усталые, в пропитанной потом одежде, загорелые дочерна.