Подметный манифест
Шрифт:
– Пошел вон, дурак, - распорядился князь.
– Не то велю вывести. А ты, дура, отвечай - где Брокдорф?
– Ваше сиятельство, я его уже с неделю не встречала. Как уехал за актерами - так и не появлялся, - ответила актерка.
– Их в театр спозаранку инок какой-то на телеге привез.
– Что за инок?
– Сказался - из Сретенской обители. Ведь всех сперва туда доставили… и тут же прочь поехал…
– Молчи, дура… - князь крепко задумался.
– О черт, я же без него, как без рук. Все бумаги у него! И проклятый Ховрин как сквозь землю провалился. И Лилиенштерн!
– О чем, ваше сиятельство?
– Пошла вон.
Но Маланье Григорьевне деваться было некуда, она лишь отступила подальше, прислушиваясь к событиям на сцене.
Господин Сумароков несколько сократил трагедию, переставил местами иные стихи, и решено было не устраивать перерыва. Поэтому актерка и волновалась, боясь пропустить свой выход. А крепостные актеры - те и вовсе трепетали. Они сбились возле своего старшего, стоявшего в левой кулисе со стопкой мятых листов в руках и выпускавшего их на сцену сообразно действию трагедии. Там же находились мужчины в серебряных кирасах - свита страженачальника.
Госпожа Тарантеева прислушивалась, сильно расстраиваясь при аплодисментах. Уже и приятель Пармен взывал к совести Димитриевой, и Димитрий в одиночестве сам себе приказал терпеть и погибать в тиранском звании, и Пармен с Шуйским, спотыкаясь, обсудили новости, и Шуйский затеял подымать бунт. Актер, его представлявший, имел кое-какой опыт - и тем неприятнее было госпоже Тарантеевой слушать, как он искусными паузами и ловко выделяемыми словами вызывает одобрительный шум среди публики.
– Спасу престольный град, отечество избавлю, умру, но имени бессмертие оставлю!
– вещал он, и ведь нарочно, подлец, останавливался, вымогая у публики аплодисменты.
– Почтен герой, врага который победит, но кто отечество от ига свободит, и победителя почтенней многократно! За общество умреть и хвально, и приятно!
Тут-то актерка и порадовалась - удивительный пассаж господина Сумарокова, безжалостно вымаранный князем, каким-то образом воскрес и насмешил сидящих в креслах господ.
Но после этого монолога княжне Ксении и князю Георгию следовало выбегать на сцену, дабы получить от Шуйского заслуженный нагоняй: для чего-де вы столь упрямы, могли бы для виду и согласиться с Самозванцем…
Далее госпожа Тарантеева опять блистала в сцене с женихом и опять удалилась ждать, пока потребуется ее участие в трагедии.
За это время князь, как видно, опросил всех, кто по долгу службы пребывал за кулисами. Никто не видел обер-полицмейстера и его спутника, никто не знал, куда бы эта парочка могла подеваться. Князь уже рычал на недоросля Вельяминова, полагая, что тот по непонятной причине заврался.
Меж тем трагедия близилась к завершению. Уже погремели железом за сценой, что означало тревожный ночной набат. Госпожа Тарантеева поспешила к мужчинам в кирасах, дабы они вывели ее, плененную, и поставили возле яростного Самозванца. Тут у нее был большой и чувствительный предсмертный монолог. И она произнесла его с замечательной жестикуляцией, под конец упав на колени.
Сейчас предстояло пережить угрозу смерти и затем дивное спасение.
Далее на сцену вырвался восставший против тирана народ - и Георгий с Парменом и Шуйским поочередно произнесли стихи, кои ранее были в других явлениях трагедии, но, переехав на новое местожительство, усилили праведный гнев героев и публики в зале. Вершиной же всего был финал - Самозванец не закалывался более, но был пронзен тремя мечами зараз и погребен под тяжестью изрядного монолога князя Шуйского, спасителя отечества.
Трагедия всем была хорошо известна, и таковая перемена в ней взбудоражила зал. Госпожа Тарантеева, все еще стоя на коленях, озиралась по сторонам - выходом на поклоны и не пахло, а ведь именно эти торжественные поклоны замыкают и трагедию, и комедию, без них сценическое действо обрывается нелепо и безнадежно.
И когда волнение окрепло, на сцену вырвался князь Горелов. Он буквально выбежал к рампе, едва не сбив плошки с горящими фитилями и свечи. За ним шли четыре священника в парадных облачениях. Подняв руку, князь заставил публику онеметь.
– Господа!
– воскликнул князь.
– Сей самозванец казнен, и законы божеские покарали его! На трон взошел истинный государь, государь волею народной! Но для чего лишь в трагедии такое может совершиться? Господа, государь император Петр Федорович, чудом спасенный, приближается к Москве! Истинный наш государь, коего все, с кем бы ни встретился, опознали, перед коим отворяются ворота крепостей! Коего встречают крестным ходом в каждой из оных! Я сам тому свидетель!
Князь размашисто перекрестился.
Госпожа Тарантеева слушала - и понимала, что действие трагедии длится! Заколотый деревянными мечами самозванец распростерся рядом к ней, и освобожденный престол не мог стоять пустым бесконечно. Князь Горелов произносил прекрасные слова - и ежели бы вышел сейчас на сцену законный государь, это было бы наилучшим финалом.
В голове у актерки безнадежно смешались трагедия Сумарокова и причудливый замысел князя Горелова. На то и был весь расчет - точно так же смешались сценическое декйство и явь в головах у тех, кто занимал кресла и ложи. Это было словно бред - но бред прекрасный, праздничный, дарующий воплощение несбыточной мечты, и он объединил всех в едином порыве - служить истинному государю.
– В городе Саранске сам архимандрит Петровской обители Александр вышел государю навстречу и благословил его! Вот иереи перед вами, готовые поступить так же!
– продолжал князь, указывая на священников.
– Да здравствует государь император!
– крикнул кто-то в зале, и неимоверный шум вновь поднялся, и госпожа Тарантеева увидела, как господа, вскочив на кресла, салютуют обнаженными шпагами.
Действо продолжалось! Ее еще ждали овации зала!
– Кто сохранил в себе верность истинному государю!… - проорал князь, впадая в некий известный актерам восторг.
– Кто желает воцарения справедливости! Господа! Встретим же государя достойно! Поклянемся ему в верности нашей! Принесем сейчас же присягу! Прямо тут! И, присягнув, получим законное основание действовать!