Поднадзорный

Сергей БУЛЫГА

ПОДНАДЗОРНЫЙ

Господин обер-префект! По независящим от меня причинам я прибыл в город только поздно ночью. Явившись по указанному адресу, представился и объяснил свою задачу. Наш человек тут же выдал мне старый солдатский мундир без нашивок, восемьсот карворадо ассигнациями и подробную карту города. Я закрылся в дальней комнате, переоделся и до утра изучал карту, а затем ушел через окно на крышу соседнего дома и дальше, по задворкам, к площади. Агент мне показался ненадежным, что вскоре увы!
– подтвердилось.

А вот одежда, коей он меня снабдил, пришлась как нельзя кстати

Пройдя на рыночную площадь, я принялся ждать. Невзирая на то, что возница был ранен, дилижанс из столицы прибыл почти без опоздания. Пассажиров было много, однако я сразу узнал поднадзорного - испитое лицо, соломенные кудри, синие глаза. Но вот одет он был безукоризненно: сюртучная пара, трость, белые перчатки, цилиндр. Он щелкнул пальцами и подозвал носильщика. Носильщик взял два саквояжа, и они пошли к извозчику. Я двинулся следом. И вдруг...

Вокруг все закричали и забегали. Я понял - облава. Хватали мешочников. А поднадзорный садился в пролетку. И я побежал. Пролетка тронулась, я прыгнул на запятки...

И меня схватили. Сбили с ног и начали топтать. Я подскочил, меня вновь сбили, связали и, то и дело пиная в бока, поволокли.

В участке меня, ни о чем не спросив, затолкали в подвал, полный всякого сброда. Я долго стучал - не открыли. Тогда я стал кричать, что у меня есть пачка ассигнаций - никто не ответил. Зато сидевший у двери мешочник засмеялся и сказал, что здесь не дураки и разноцветные бумажки брать не станут Я замолчал.

Как потом оказалось, наш человек обязан был выдать мне деньги в тяжелой монете, а он подсунул ассигнации, чем затруднил мое освобождение. Словоохотливый мешочник объяснил, что стучать и просить бесполезно, что вечером и так всех вызовут, проверят документы, изобьют, отнимут ценности и вытолкают прочь. Но я никак не мог так долго ждать! Я опасался, как бы поднадзорный не исчез из города. И я опять стал стучать и на сей раз кричать, что я от Паршивой Собаки. Дверь тут же открыли, схватили меня под руки и отвели к начальнику.

Начальник сидел за столом и жевал чертов корень. Я еще раз сказал, что служу у Паршивой Собаки. Он засмеялся, не поверил. Тогда я сказал, что в пакгаузе двадцать шестого квартала мы обнаружили склад контрабанды, охрана малочисленна, и мы...

Начальник обещал подумать. И пока его люди проверяли верность моих слов, мы жевали чертов корень и беседовали. Чертов корень здесь, кстати, продают открыто и намного дешевле, нежели в столице. А когда мы расставались, то начальник предложил свои услуги. Памятуя ваши наставления, я отказался. К тому же я почти не сомневался, что при первой же возможности они сдадут меня на растерзание боевикам Паршивой Собаки.

Выйдя из участка, я, не теряя времени, стал обходить ближайшие гостиницы и говорить привратникам, что у меня срочное письмо к постояльцу такому-то. В шестой гостинице мне было сказано, что час назад такой-то вышел в город. Узнав, в каком он номере остановился, я повернул за угол, поднялся по пожарной лестнице, открыл окно, прошел по коридору, вскрыл нужную дверь и, запершись изнутри, произвел досмотр.

Досмотр ничего не дал. Трость, трубка, пепел, бумажник, в нем деньги. Я вскрыл саквояжи; в обоих - земля. Обыкновенная земля, суглинок - больше ничего. Просеял через сито - тот же результат. Не имея никакого повода к аресту, я не остался в номере, а вышел по пожарной лестнице и стал ждать вечера.

Как я уже сообщал, агент вручил мне ассигнации, а это все равно что ничего. Целый день я, голодный, слонялся по городу.

Кстати, общие женщины здесь ведут себя весьма пристойно и не оскорбляют сограждан своим доступным внешним видом, а носят одеяния монахинь. И грабежей почти что нет - отряды самообороны патрулируют кварталы, хватают подозрительных и расправляются с ними на месте. Здесь, к слову же, решительно искореняют пьянство. Так, на моих глазах ударники из Ордена Разумных громили тайный винокуренный завод. Жгли здание, карали виноделов. Затем возмездие перенесли и на соседние дома, и ни полиция, ни отряды самообороны не решились унять избиение. Орден - значительная сила в городе, что говорит о нравственном здоровье населения. Но, правда, ходят слухи, будто Орден полностью на содержании у гильдии торговцев чертовым корнем.

Но я отвлекаюсь. Дождавшись вечера, я вышел к реке и, миновав игорные кварталы, спустился в Харчевню Поэтов. В столице полагают, будто бы Харчевня недоступна для непосвященных, но, поверьте, стоит лишь сказать при входе тайные слова "перо и муза", как вас тут же беспрепятственно пропустят в зал, а там нальют вина и подадут закуску. Поэтам нравится таинственность, и все они считают, будто ремесло стихосложения доступно только избранным, а избранных должны преследовать.

Но к делу. Спустившись в зал, я сел за крайний столик и стал наблюдать. Здесь как всегда было людно и шумно. Собравшиеся пили, читали стихи, жевали чертов корень, курили оламму. Компания прелестных общих женщин, одетых на сей раз довольно светски, плясала на эстраде. И там же, возле самого камина, я увидел поднадзорного.

Я до сих пор не понимаю, что могло его там привлекать; как нам доподлинно известно, он в каждый свой приезд все вечера просиживал в Харчевне. Но, видимо, у каждого есть слабость. Одни пропадают на скачках, другие играют на бирже, а кто-то слушает надрывные и глупые стихи.

И тем не менее я был настороже. В Харчевне дважды начиналась потасовка: один раз из-за женщины, второй - из-за стихов, но оба раза все кончалось скорым примирением. Поэты - словно дети или женщины; им главное - внимание к своей персоне, а не к своим делам. И после обоюдных оскорблений они как ни в чем ни бывало курили оламму, читали стихи и походя ласкали общих женщин.

А поднадзорный сидел в стороне. Он не участвовал в общей беседе, не пил. Он, как мне показалось, настороженно смотрел по сторонам, покашливал в кулак и думал.

С эстрады читали стихи, а из зала над ними смеялись. Собравшиеся топали ногами, свистели, улюлюкали. И дело было не в стихах, а просто здесь так выражают общую беспечность и довольство жизнью. Но тем не менее я понял, что сейчас что-то случится, и посмотрел на поднадзорного.

Он резко встал и вышел на эстраду.

И в зале тут же наступила тишина. Здесь многие знали его уже немало лет и, как и я, давно отметили, что он сегодня сам не свой, а это значит... Однако что все это значит, знал наверняка лишь я. И, чтоб не быть застигнутым врасплох, я взвел курки.