Поднебесный гром
Шрифт:
— Струева, — подсказал тот.
— Струева, — закончил директор.
— Парадокс! — во всеуслышание бросил Суматохин.
Директор еще строже сдвинул брови и с нажимом в голосе продолжал:
— А вам, начальник ЛИС товарищ Востриков, за попустительство воздушному хулиганству объявляю выговор. Что же касается Волка… Он сам расплатился за свою недисциплинированность и, понятно, к летной работе больше не вернется. Все. Я кончил.
Удрученно слушал директора завода Аргунов. То, что его понизили в должности, — не беда. И поделом: уж очень мягок был по отношению к своим
Аргунов вдруг порывисто поднялся:
— Я против!
— Против чего? — повернулся к нему Копытин.
— Меня вы можете наказать, а руководитель полетов здесь ни при чем.
Директор завода пристально поглядел на Аргунова.
— Все! Прения окончены. Все по местам!
Собрание закончилось, но люди не расходились, курили, высказывали друг другу наболевшее.
Гокадзе перехватил двинувшегося к дверям Аргунова:
— Не панимаю, Андрей, ты что, блаженный? Ударили по левой щеке, подставляешь правую! Почему не защищаешься?
Аргунов ничего не ответил.
— Извини, дорогой, — вступился за него Суматохин. — Ты человек горный, гордый. Он — равнинный, русский. Душа у него открытая, и попробуй разбудить в нем зверя. Доверчив уж больно…
В стороне от всех молча и сосредоточенно курил руководитель полетов Володя Денисюк.
«Уже чужой», — взглянув на него, подумал Аргунов. Было нестерпимо обидно за Володю. Для него уход с ЛИС — тяжелый удар. Это была, можно сказать, последняя ниточка, связывающая его с небом. Андрею не раз случалось наблюдать, как преображался Денисюк, когда над стартом проносилась сверхзвуковая машина и, круто изменив траекторию полета, устремлялась прямо в зенит. В такие минуты Володя прямо-таки расцветал. Счастливыми глазами провожал он машину и, не выдержав, кричал в микрофон:
— Пять с плюсом!
Денисюка всегда тянуло к летчикам. Он с удовольствием носил кожаную куртку, подаренную ему когда-то Аргуновым, берег ее, как дорогую реликвию. Он жил той атмосферой, теми мыслями, что и испытатели. И вдруг такой удар — увольнение с летно-испытательной станции. Надо было знать Володю Денисюка, чтоб понять, что это для него значило.
Андрею хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь утешительное, но что? Денисюк докурил сигарету, медленно обвел взглядом лица друзей, как бы прощаясь с ними, и направился к выходу. За ним потянулись и Волобуев с Суматохиным.
Аргунов догнал их у проходной.
— Ну, что головы повесили? — бодрясь, спросил он.
— А чему радоваться? — отмахнулся от него Волобуев. — Нестыковка получилась, вот что.
— Галиматья какая-то, — начал закипать Федя Суматохин. — Кого действительно нужно наказать — на белого коня водрузили.
— Не надо… И вообще, давайте помолчим, — сказал Андрей, но сам же и не выдержал: — Проморгали мы человека!
— Это Струев-то человек?
— Я о Валерке говорю.
— Согласен, — ответил Федя. — Но согласись и ты, что Волчок, кроме всего прочего, жертва поспешности! Классическая схема: испытания на фирме — и уже серийные, на заводе. Эта схема нарушена? Нарушена. А ты говоришь! — махнул он рукой.
— Федя, ты ломишься в открытую дверь, — остановил его Аргунов. — Или ты не понимаешь? Сам темп жизни подстегивает нас. Пока боевой самолет будет проходить через эту классическую схему — он устареет морально. Я, конечно, не оправдываю недоработки в конструкции, но и мы обязаны быть более требовательными к себе, а Волчок этого, к сожалению, не хотел понимать. Летчик он сильный, а вот для испытателя не совсем созрел. К званию «летчик» приставка «испытатель» не сразу прикладывается.
— Да знаем мы это! И что теперь толковать… Можно по домам?
— Я теперь не командую, — сухо ответил Аргунов. — Может быть, новое начальство нас собрать надумает.
Суматохин рассвирепел:
— Пошел он к дьяволу, этот Струев! Я с ним теперь даже здороваться не стану! И вообще… летать с ним вместе отказываюсь!
— Летать, допустим, не откажешься, не надо пылить. Полеты здесь ни при чем. — Аргунов плечом подтолкнул Суматохина: — Не вешай нос, Федя, жизнь ведь не остановилась.
— В самом деле, — оживился Волобуев. — А ты чего раскис, Володька? Да бог с ней, с этой работой, другую подыщем!
Денисюк, оглядывающий аэродром, самолеты, ангар, обернулся:
— Разве в этом дело? Без работы, разумеется, не останусь… — Не договорив, пошел быстрыми шагами.
Суматохин хотел догнать его, но Аргунов остановил:
— Не надо. У него и без того муторно на душе. Пусть побудет один.
22
Простившись с друзьями, Андрей пешком отправился домой через городской парк. Шел, ничего не замечая вокруг себя. Перед его глазами, как в кошмарном сне, стояло видение: осенним листом падающий самолет… Он мог поклясться, что истребитель и в самом деле падал, как лист, медленно и плавно, хотя на самом деле скорость была сумасшедшая…
«Не думать об этом, не думать!» Он старался как-то отвлечься от навязчивых, тягостных мыслей и не мог.
Под ногами что-то заскрипело. Снег! А он, оказывается, и не заметил, что пришла зима. Деревья стояли, отягченные инеем, над ними ярко и густо горели в морозном воздухе звезды. А на душе было пусто и темно. Странное безразличие овладело им и горечь, горечь… Куда податься? Сходить бы в больницу к Валере, но к нему никого не пускают. И лежит он там один и, может быть, смотрит в окно на те же самые звезды…
Страшно хотелось курить, но сигареты, как назло, кончились. «А не бросить ли к черту вообще это курево? Ведь давно собирался… Нет, только не сегодня…»
Домой идти не хотелось: начнутся расспросы, что да как… Вспомнился вчерашний разговор. Если его, конечно, можно назвать разговором…
Андрей пришел домой поздно, когда уже все спали. Есть не стал, лишь выпил стакан холодного чая. Потом на цыпочках подошел к дверям комнаты дочери, заглянул в нее. За окном плыла луна и, наверное, тревожила своим светом Ольгу: она неспокойно металась на кровати.