Поднебесный гром
Шрифт:
— Доложите погоду, — попросил руководитель полетов, когда машина взлетела.
— Понял, — ответил Федор.
Самолет летел под облаками, едва не задевая их фонарем кабины.
— Докладываю. Нижний край триста метров. Облачность десятибалльная. Видимость три километра. Вхожу в облака.
— Передайте вертикальный разрез, — прозвучало в наушниках.
— Понял, перехожу в набор.
В кабине с первых же минут стало мрачно, как в сумерки. Усиливалась болтанка.
Струев,
— Давай вниз.
— Зачем?
— Не нравится мне эта погода. Как бы в грозу не угодить.
— Какая гроза? Ты слышал доклад метеобога?
— Синоптик мог ошибиться.
— А карту-кольцовку смотрел?
— Я тебе говорю — вниз! — Струев повысил голос.
— Не могу. Руководитель полетов просил доложить вертикальный разрез.
Самолет будто запутался в угрюмой толще облаков, его бросало с крыла на крыло, но Федор, не отрывая взгляда от авиагоризонта, продолжал упрямо набирать высоту. Только на десятикилометровом удалении от земли облака как бы расступились и выпустили из плена спарку.
Струев нажал на кнопку внешней связи:
— Я — 607-й, докладываю погоду. Нижний край двести девяносто метров. Видимость под облаками три километра. Верхняя кромка облаков десять тысяч метров. Ложусь на курс.
— 606-го понял, — отозвался руководитель.
— Доложил 607-й, — поправил Струев.
С земли не ответили.
Через полтора часа спарка возвратилась на аэродром.
— Какие замечания? — спросил Суматохина механик.
— Машина удачная.
Федор стянул с себя шлемофон — легкий ветерок окатил его слегка вспотевшее лицо. Суматохина догнал Струев. Федор покосился на своего шеф-пилота:
— Высунулся?
— Что это значит?
— А ничего. Просто я еще раз убедился, что ты командовать любишь, где надо и где не надо. Неужели я сам не в состоянии вести радиообмен? Командир-то экипажа на сегодня — я.
— Ах вот оно что! — протянул Струев. — Тогда надо будет у тебя зачеты по знанию Воздушного кодекса принять.
У Суматохина на скулах напряглись желваки.
— А там, между прочим, сказано, — продолжал Струев, — что старшим на борту является не командир экипажа, а его начальник.
— Ты ошибаешься: не начальник, а инструктор, если уж на то пошло. Но инструктором тебя, кажется, еще не назначили.
— Я исполняю обязанности старшего группы летного состава. Я и отвечаю за безопасность полета. А в следующий раз отстраню от полетов, понял?
Федор рванулся к Струеву, огромной своей пятерней схватил его за плечо, но переборол себя, тут же разжал побелевшие пальцы.
— С-слушай, н-начальник… — заикаясь, чего раньше с ним никогда не было, проговорил он, — в с-сле-дующий раз…
Через несколько минут на стол Вострикова легло заявление Суматохина с просьбой освободить его от занимаемой должности летчика-испытателя по собственному желанию.
Востриков вызвал Струева.
— Как это понимать? — кивнул он на заявление. — Очень уж рьяно ты взялся, Лев Сергеевич. Боюсь, что таким макаром ты всех испытателей разгонишь. С кем я буду план выполнять?
— Ну и пусть катится на все четыре стороны! Без него справимся! — отрезал Струев.
— Нехорошо, нехорошо так, Лев Сергеевич. А что скажет Копытин? Я и сам горяч, но все-таки надо знать меру. А то только на коня — и давай шашкой рубить…
— Так что мне делать? — хмурясь, спросил Струев.
— Поговорить с Суматохиным. Так, мол, и так, оба мы погорячились. Давай на мировую.
— Ни за что!
Востриков надел очки и сквозь них долго смотрел на своего заместителя, потом снял очки, должно быть, понял, что его не переломить.
— Ладно, иди, пришли сюда Аргунова.
— Зачем? — встрепенулся Струев.
— Попрошу, чтоб он поговорил с Суматохиным. Раз ты сам не в состоянии справиться.
…Андрей узнал о заявлении Суматохина сразу же, как только вернулся из полета. Об этом ему сказала Наташа.
— Андрей Николаевич, как же так? — Она чуть не плакала. — Волчка потеряли, Володю Денисюка, а теперь и Федора Ивановича?..
— Где он, этот кипяток? — спросил Аргунов.
— В летном зале. Нахмурился, как сыч, ни с кем не разговаривает. Сам с собой в бильярд играет.
Аргунов, не раздеваясь — его ждала еще одна машина, направился в летный зал. Суматохин был один, но не играл в бильярд, а расхаживал из угла в угол, злой и сосредоточенный.
Аргунов подошел к Федору, положил ему на плечо руку.
— Ты хорошо все обдумал?
— Обдумал.
— Горячку порешь, Федор. А нам с тобой это не к лицу.
— Да пошел ты! — ругнулся Суматохин. — Христосик нашелся. А я с ним больше работать не буду!
— Разве ты только с ним работаешь? — спросил Аргунов. — А со мной? А с Жорой? Волчок вернется…
— Он не вернется.
— А ты почем знаешь?
— Вот увидишь. Не тот у Валерки характер.
— Ну, хорошо. С Волчком дело особое. А мы с Жорой уже не в счет? Да, Федя, короткая у тебя память.
— При чем тут память?
— Как при чем? Не ты ли говорил: «Ребята, что бы ни случилось, давайте всегда держаться друг дружку!» Вспомнил?