Поднебесный гром
Шрифт:
— А пошел ты со своим планом! Ты чуть не угробил человека, а судить тебя, подлеца, нельзя…
— А я ведь могу и обидеться, — тихо, но отчетливо проговорил Струев. — Ты, Федя, говори, да не заговаривайся. Почему это я должен отвечать за Волчка? Что, у него своего ума не было?
— А почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? — вскипел и Волобуев. — Он, слава богу, жив!
— Вот и прекрасно! — ответил Струев. — Представляю, что бы вы со мной сделали, если б он погиб… Вернется Волчок из больницы, сам все расскажет. А ваш суд
Испытателям сверхзвуковых истребителей приходится выполнять самые разнообразные задания — от высшего пилотажа и «прыжков» на потолок до длительных полетов на предельную дальность. Приходится стрелять из пушек и ракет, отрабатывать самые различные перехваты, а когда в этом назревала необходимость, и перегонять самолеты в боевые полки.
Федор Суматохин не умел летать ровно. Да он и не признавал таких полетов, где все должно быть как по ниточке: чтобы стрелки пилотажных приборов стояли как вкопанные, чтобы никакой перегрузки не было и чтобы лишь двигатель напоминал, что ты в воздухе, а не на земле. Не любил он маршрутные полеты, особенно на выработку топлива. Иногда Федор клянчил у Волобуева:
— Жора, сходи вместо меня по маршруту, а? Ну что тебе стоит?
Волобуев обычно не отказывался, да и как откажешь Суматохину, который хотя и взрывчат натурой, но друг надежный, никогда не подведет.
Суматохин мрачно ходил с кием вокруг бильярдного стола и с ожесточенностью вгонял в лузы шары. Волобуев только что вернулся из полета и сидел, развалившись на диване, в ожидании, когда его самолет подготовят к очередному заданию.
— Что невеселый? — спросил он у Суматохина.
Тот отмахнулся:
— Посмотрел бы я на тебя, как бы ты веселился, если б тебе пришлось лететь вместе со Струевым…
— Уж я бы его покатал!.. — сквозь зубы процедил Волобуев.
— Ну и я покатаю!
В это время по селектору прозвучало:
— Федор Иванович, ваша машина к полету готова!
Суматохин рванулся к двери.
Аргунов, слышавший этот разговор, поспешил за Суматохиным. Он нагнал его у диспетчерской:
— Федя, давай я вместо тебя слетаю.
— Это еще зачем?
— Боюсь, нервишки у тебя…
— Ничего, выдержат!
— Ну, смотри…
Обычно, когда предстояло лететь на спарке, испытатели шли вместе переодеваться, вместе заходили в диспетчерскую, вместе торопились на стоянку.
Струев переоделся и ушел к самолету раньше. Впрочем, Суматохин не огорчился. Чем шагать рядом, слышать его тяжелое дыхание и видеть, как Струев морщит, будто чем-то недовольный, свой нос, — лучше уж одному!
В Струеве Федора раздражало все: и пятна на шее, когда тот был не в духе, и привычка тяжко вздыхать, и даже его уши, маленькие, точно обкусанные сверху. А с тех пор как Струева «водрузили на коня», как с горечью шутил Волобуев, у него даже манера говорить изменилась — теперь он выражал свои мысли подчеркнуто неторопливо, обдумывая каждое слово, как бы остерегаясь, что его могут, не дай бог, поправить.
Суматохин от негодования скрипел зубами.
Аргунов тоже все видел — чересчур заносит Струева, — но понимал: в данной ситуации обижаться на него не стоит.
— Побереги, Федя, свои нервы для особого случая в полете, — успокаивал он Суматохина.
— Это и есть особый случай! — кипятился Федор. — Особый случай в жизни! Как ты, Андрей, можешь быть таким хладнокровным? Ведь Струев, чуть что, как прокурор: в Воздушном кодексе, параграф такой-то, страница такая-то, сказано… И давай молоть языком! А вы с Жоркой словно воды в рот набрали. Эх, перевелись летчики!
Такие взрывы у Суматохина в последнее время повторялись все чаще. А сегодня он так и заявил Аргунову:
— Уйду я от вас! Брошу директору на стол заявление — и на все четыре стороны!
— Успокойся, — сказал ему Андрей. — Никуда ты не уйдешь.
Федор еще издалека увидел, как Струев медленно, со значимостью, поднимался по стремянке, как он занес через борт ногу, будто позируя перед объективом, как неторопливо сел, позволяя механику привязать его ремнями.
«Посиди, посиди, дружок! — злорадно думал Суматохин, приближаясь к самолету. — Ты хоть и начальник, а командир-то экипажа на этой спарке я…»
Он выслушал доклад механика о готовности самолета к полету, и хотя не в его обычае было справляться о заправке горюче-смазочными материалами, однако, чтобы «потянуть резину», спросил нарочито громко («Пусть Лев Сергеевич знает, какой я пунктуальный»):
— Какая заправка?
Механик удивленно посмотрел на испытателя:
— Полная, Федор Иванович.
— А сколько масла?
— Под завязку.
— А ну открой пробку.
Присутствующие авиаспециалисты переглянулись: что это с Суматохиным?
— Ну, если не доверяете… — обиженно пробормотал механик и, достав из кармана отвертку, полез на крыло.
— Доверяй, но проверяй.
— Это ваше право.
Федор без интереса взглянул в горловину бака, махнул рукой:
— Закрывай.
Струев нетерпеливо постукивал пальцами по борту кабины: сколько, дескать, можно ждать?
«Ничего, подождешь», — ухмыльнулся, отвернувшись, Федор.
Потом он осматривал самолет так, как это требовалось по инструкции, с такой скрупулезностью, которая приводила в изумление наземников: какая муха укусила Суматохина?
Расписавшись в ведомости, Федор еще постоял, вглядываясь в черные облака, проронил озадаченно:
— Видать, грозовые.
— Скоро ты? — не выдержал наконец Струев.
— Не на свадьбу, успеем.
Он неторопливо забрался в кабину.