Поднебесный гром
Шрифт:
— А что? — Копытин слегка улыбнулся, морщинки оживленно задвигались на лице. — И об экономии думать надо. Знаешь, как заказчик за горло взял? Мертвой хваткой. Из-за этого самого экономического фактора. Вот и вертись как белка в колесе. Чтобы и производительность труда повысить и рабочих не обидеть. Как говорится, чтоб и волки были сыты и овцы целы. Но не только поэтому… — Лицо его снова сделалось жестким и строгим: — Хватит нам бедными родственничками прикидываться! А то моду взяли: чуть что, в Москву
Андрей молчал.
— Я так и заявил на фирме, — продолжал Копытин, — а они свое. Машина, дескать, принципиально новая. После аварии мы учли все недостатки. Утяжелили нос за счет электронного оборудования. Доработали управление. Летчики строевых частей за эту машину теперь спасибо скажут. Насчет «спасибо», говорю, еще неизвестно, пусть сначала наш испытатель с ней познакомится, а потом уж начнем в колокола бить. Так что, Андрей Николаевич, завтра за тобой слово.
— Завтра коммунистический субботник, — напомнил Аргунов.
— Вот и прекрасно! — К глазам директора снова сбежались веселые лучики. — Рабочие будут трудиться в цехах, а для вас, так сказать, небесный субботник. Что, не справишься?
Аргунов пожал плечами:
— Не боги горшки обжигают…
— Вот и я так думаю… Значит, по коням?
Андрей уже дошел до двери, обернулся:
— А почему вы мне доверяете, а не Струеву? Он ведь теперь шеф-пилот…
Копытин встал из-за стола, подошел к Аргунову:
— Значит, еще сидит в тебе обида? А я-то думал, что ты выше этого…
Он снова усадил Аргунова на стул.
— Давай поговорим начистоту. Стало быть, ты считаешь, что тебя неправильно отставили?
— Нет, все правильно. Но зачем — Струева? Есть более достойные.
— Например!
— Суматохин, Волобуев.
— А почему не Струев? Что он, плохой летчик?
— Он плохой человек.
— А значит, и летчик?
Аргунов молчал.
— Ну что ж ты? Договаривай. Выходит, плохой человек не может быть хорошим летчиком, так, что ли?
— Не может.
Копытин задумался.
— Максималист, — наконец произнес он.
— А как иначе?
— Ну что ж! Над этим стоит подумать. Но… не сейчас. Как считаешь?
— Просто к слову пришлось…
— Ладно! — Копытин поднялся. — На сегодня ты свободен, Андрей Николаевич. А завтра тебе предстоит трудный день.
— Все дни у нас не легкие…
— Вот это как раз и здорово! — воскликнул директор. — Каждый день тем и хорош, что труден! Не так ли?
…На бетонированной площадке перед зданием ЛИС Аргунов заметил директорскую «Волгу», рядом с ней стояла «Чайка». Никак, большое начальство пожаловало!..
Аргунов, не медля, отправился к врачу. Тамара Ивановна (Струев оказался прав — она вернулась на ЛИС) с готовностью поднялась ему навстречу:
— Как спали, Андрей Николаевич?
— Отлично.
Она измерила давление, посчитала пульс и с удовольствием подняла на испытателя темные ласковые глаза:
— Вас хоть в космос запускай! Неужели вы ничуть не волнуетесь?
— Привычка. А чему волноваться?
— Ну как же? Востриков даже домой не ходил.
— Вострикову это по штату положено, — пошутил Андрей.
— Ночевать в цехе? Ну, знаете…
В диспетчерской, как обычно, шумно и оживленно. Андрей поздоровался, но на него не обратили внимания. Все взоры были обращены на Суматохина: он, как всегда, травил:
— Я как раз был дежурным на СКП. В воздухе шум, гвалт, идут самостоятельные полеты курсантов. И вдруг слышим тихий, слабенький голосок: «Я — 701-й, мотор дает перебои…» Ну, все всполошились, конечно, забегали, а руководитель полетов запрашивает: «Какие обороты?» — «Восемьдесят процентов». — «Температура?» — «Нормальная…» — «Не теряй самообладания». — «Не теряю…» — «Молодец, поставь сектор газа на малый…» — «Поставил». — «Где находишься?» — «На выруливании…» — «Что?! Ну, тогда заруливай!»
Андрей посмеялся вместе со всеми, спросил у Наташи:
— Как дела?
— Самолет готов, полетный лист выписан. Прогноз и фактическая погода вполне соответствуют.
— Ну и отлично. Пошел одеваться.
На выходе Аргунов встретил Вострикова. Вид у Семена Ивановича такой, что краше в гроб кладут: бледный, осунувшийся, с воспаленными глазами. Поднял на Андрея встревоженный взгляд:
— Как здоровье?
— Вы б лучше о своем здоровье побеспокоились, Семен Иванович. Разве так можно, не спавши всю ночь?
— Ладно, — отмахнулся Востриков, — потом отосплюсь.
Андрею стало нестерпимо жаль его: ведь сколько он помнил — Семен Иванович был в вечных заботах. И ему так захотелось сказать этому маленькому озабоченному человеку что-нибудь доброе, утешительное.
— Семен Иванович, не волнуйтесь. Я уверен, на этот раз машина не подведет.
Востриков моргнул и неожиданно улыбнулся. А в глазах, увеличенных стеклами очков, забилась такая радость и ожидание, что и Андрей тоже невольно улыбнулся.
— Ну, я пошел?
— Иди, Андрей Николаевич, машина тебя ждет.
Самолет стоял на самом видном месте, в стороне от всех. Блестящим глянцем отливали на солнце короткие белые крылышки. Пронзительные лучи, струившиеся с высоты чистого неба, косо ударялись о гаргрот — верхнюю часть фюзеляжа и, отражаясь от него, слепили глаза. Прозрачный плексигласовый фонарь был сдвинут назад — кабина открыта и ждет летчика. Прислонясь к стремянке, приставленной к борту кабины, ждал летчика и механик.