Поднебесный гром
Шрифт:
«Человек ко всему привыкает, — думал Струев, — и к стратосферной выси, и к невероятным скоростям, и к жестоким перегрузкам, способным изломать, раздавить, стереть в порошок. Но на то он и человек! Он создал своеобразный микроклимат там, где отсутствует всякая жизнь».
Бортовые часы показали, что с начала взлета прошло десять минут. Значит, скоро надо начинать…
Голос штурмана наведения с наземного локатора прозвучал чисто, словно человек был совсем рядом:
— Вы в зоне обстрела, работать разрешаю.
—
Механизмы стали на взвод, и загорелись малиновые сигнальные лампочки: оружие к стрельбе готово.
Отстрел оружия на потолке — пустяковое дело для Струева. Это очень несложно — взлететь, выстрелить в белый свет, как в копеечку, и — на посадку! Просто надо проверить, как ведет себя двигатель при стрельбе из пушек на предельно большой высоте. Ни пилотажа тебе, ни скрупулезной обременительной работы с аппаратурой в кабине, когда с величайшей точностью необходимо выдержать, например, скорость, высоту, курс.
Струев еще раз оглядел показания приборов и указательным пальцем нажал на боевую гашетку.
Очередь казалась нескончаемо длинной, машину трясло в неуемной дрожи, и, когда, по расчетам испытателя, снаряды уже были на исходе, раздался совсем безобидный негромкий хлопок, и в следующее мгновение, не успел Струев даже ни о чем подумать, все тело его сдавила какая-то непонятная внешняя сила, противиться которой он, к своему удивлению, не мог. Одновременно из маски гермошлема в лицо под большим давлением хлынул чистый, прохладный кислород.
«Сработал высотный костюм, — догадался Струев. — Но почему? Неужели разгерметизация?»
А в кабину уже рвались тугие леденящие вихри воздуха, они бушевали вокруг него, наотмашь хлестали по плечам, груди, забирались к самым ногам и норовили вытянуть его из кабины, но привязные ремни, врезавшись в плечи, цепко удерживали его в кресле.
Струев посмотрел вверх и вместо прозрачного, чуть желтоватого плексигласа фонаря увидел над собой зияющую темно-фиолетовую пустоту.
«Неужели я забыл закрыть замки фонаря? — обожгла внезапная мысль. — Неужели? Да нет, не может быть, я делал все, как всегда…»
Рука инстинктивно потянула на себя рычаг оборотов двигателя. Он выпустил тормозные щитки и перевел машину на снижение. Только после этого он нашел время взглянуть на приборную доску, но ничего не увидел. Приборную доску лихорадило, и все стрелки метались как сумасшедшие. Ничего нельзя было разобрать.
Струев попытался сообщить на землю о случившемся, но едва открыл рот, чтобы сказать, как задохнулся от сильного напора кислорода. С трудом, напрягаясь всей грудью, ему удалось выдавить единственное слово:
— Сорвало…
— Что? Что сорвало?! Кто передал? — донеслось до него.
— Фо… о… нарь…
Дальше отвечать не хватало сил. Скорее, скорее вниз!
Холод пробирал насквозь. Незащищенная, открытая всем ветрам кабина походила на аэродинамическую трубу, через которую пропускали под большим давлением воздух. От сквозняка некуда было деться.
«Не хватало еще замерзнуть. Превратиться в сосульку… Вот тебе и в рубашке родился…»
Он почувствовал, что леденеет не только тело, но и все внутри. Сердце подкатилось куда-то к горлу и мешало дышать. А по щекам, несмотря на адский холод, скатывались мелкие струйки пота.
Сколько минут так продолжалось, Струев не знал, он потерял ощущение времени и действовал скорей машинально, чем осознанно.
Постепенно с груди спадали удушающие обручи, дышать стало свободней.
Ух! Теперь-то хоть можно объяснить земле, что все-таки у него произошло.
— У меня сорвало фонарь… Иду на посадку… Обеспечьте немедленно.
— Поняли вас, аэродром к приему готов.
От холода у Струева леденели руки и ноги, перехватывало дыхание — хоть прыгай из машины! А до аэродрома еще почти восемьдесят километров. Минуты тянулись мучительно, но приходилось тащиться на самой маленькой скорости, чтобы завихрения воздуха были не так значительны.
Вот наконец аэродром. Онемевшей рукой Струев с трудом выпустил шасси, затем посадочные закрылки. Когда машина, плюхнувшись на бетон, покатилась, он торопливо стянул кожаные перчатки и стал ожесточенно тереть руки.
— Тормози, выкатишься! — подсказали со стартового командного пункта.
«Ах да, еще тормозить…» — Струев так хватанул рычаг, что самолет клюнул на нос — и запахло горелой резиной.
На стоянке его уже дожидались люди, и посыпались обычные в таких случаях, когда все обошлось благополучно, шуточки:
— Без фонаря обзор, наверно, лучше?
— И не жарко, а мы тут паримся.
День действительно был теплый, но Струев не ощущал этого. Выскочив из кабины, откуда, как из холодильника, клубился еще морозный пар, он припустился бегом вокруг самолета. Странно было видеть его, такого неуклюжего, в высотном скафандре и в кожаной куртке, в круглом, как белый шар, гермошлеме, прыгающим, приседающим на корточки, размахивающим руками. Наконец он остановился, и его окружили. Расталкивая всех, к Струеву протиснулся Игнатьич.
— Как, сработал ВКК? — деловито осведомился старый кислородчик.
— Сработал.
— Выходит, пригодился костюмчик-то высотный?
— Еще как пригодился! Этот удав, можно сказать, жизнь мне спас.
— То-то! — самодовольно протянул Игнатьич. — А вы все недовольны. Дескать, обуза…
29
И снова пришла весна. В этот год она была ранняя, шумная, и, хотя снегу накопилось немного, он двинулся как-то разом, забурлил талой водой по оврагам, наполнил воздух бодрящей свежестью.