Поднимается ветер…
Шрифт:
Через седмицу после праздника во дворце король пригласил к себе девицу Анну. Придворный этикет требовал, чтобы незамужняя девица беседовала с королем в присутствии любой другой особы женского пола, и первый министр прислал Мио наилюбезнейшее письмо, в которой умолял взять на себя нелегкий труд, и далее, и далее… Да уж, обычные спутницы Анны, агайрские наседки, так и оставшиеся для герцогини Алларэ безымянными квочками, для этого не годились. К счастью, удалось отговорить графа от глупой идеи отправить их с Мио и Анной на отдых. Мио пришлось потратить добрую половину часа, чтобы убедить Агайрона в том, что ее собственные камеристки прекрасно справятся со всеми обязанностями, ибо куда лучше обучены и понимают, что нужно молодой девице. Герцогиня представила себе, во что превратилось бы пребывание в поместье при клушах, и срочно нашла список убедительных доводов: девице Анне нужно многому научиться, камеристки герцогини Алларэ великолепно разбираются в модах и церемониях, у них отличный вкус и богатый опыт, их общество пойдет на пользу девице Анне. Подобные аргументы, как быстро сообразила Мио, на графа действовали великолепно: ему вдруг срочно понадобилось превратить дочку в изысканную даму, для чего ее старые компаньонки не годились. На празднованиях Сотворивших Мио поняла, откуда взялась такая спешка и какие перспективы увидел Агайрон. Большой затейник этот граф, сперва король был женат на его сестре, а теперь граф норовит подсунуть ему дочку. Еще немного, и бракосочетания Сеорнов и Агайронов станут новой государственной традицией. Впрочем, граф всецело прав. От Реми, а раньше и от Гоэллона герцогиня слышала много такого, что заставило ее понять: с некоторых времен король никого не слушает, никому не доверяет — ни «возлюбленному брату Руи», ни второму советнику, герцогу Алларэ… кажется, вообще никому. Может быть, конечно, появился некто, доселе не известный двору и столице, — но кто? Ни одного нового лица, ни одного нового назначения… Может быть, король вспомнил, что он может править Собраной единолично, не слушая ничьих докладов, не опираясь ни на министров, ни на советников, ни на маршала? Король, если вдуматься, еще и не такое может: достаточно вспомнить, что он устроил на севере. И очень, очень хорошо для всех, если дочь первого министра окажется супругой короля. Ночная кукушка, если постарается, перекукует любую дневную, а уж папенька Агайрон постарается, чтобы эта кукушка куковала правильно. Вопрос, конечно, в самой кукушке: Анна больше похожа на благонравную монашку, затворится в своей части дворца, наберет девиц потише, будет читать, вышивать и заботиться только о здравии и благополучии короля, а не о том, что у него на уме. Потом родит парочку наследников для министра, ведь при двух принцах отпрыскам от второго брака трона не видать, как своих ушей без зеркала — и окончательно превратится в украшение приемов и оплот добронравия. От такой кукушки пользы Собране не будет, разве что его величество слегка помягчает характером; только это-то никому не поможет. Стране нужна настоящая королева, которая сумеет не только подладиться под его величество, но и исподволь диктовать ему верные решения. Умная и обаятельная женщина смогла бы распорядиться близостью с королем, но Анна… ее можно научить выглядеть привлекательной, а вот ума уже не вложишь, слишком поздно. Первый министр воспитывал доченьку для монастыря, а не для трона и даже не для столицы, а теперь пытается расхлебать свое варево. Остается его только пожалеть: остался последний инструмент, да вот только Агайрон своими руками превратил его в негодный. Мио смотрела в зеркало, Мари и Кати хлопотали вокруг с щипцами и шпильками, Эстер и Эмили поочередно притаскивали из гардероба то одно, то другое платье. Герцогиня капризничала. Она еще вчера знала, в каком платье отправится во дворец, но в последнее время ее дамы подраспустились и забыли, что их первый долг — угадывать мысли госпожи за полчаса до того, как они появятся в голове герцогини.
— Зеленое с корсажем, — высунула из гардеробной комнаты острый носик Эстер.
— Какое зеленое? — утомленно спросила Мио. — У меня половина платьев зеленые. И почти все с корсажами.
— Вот это, — через несколько минут Эстер явилась уже с платьем.
— О да, — герцогиня подняла глаза к потолку. — Как раз по погоде…
— Синее с лентами?
— Дура, — не выдержала Мио. — Я что, на похороны иду?
— Коричневое?
— Оно с золотой вышивкой, Эстер, — шикнула Мари. — Его величество…
— Молчу-молчу, — остроносенькая младшая дочь вассала, только третью девятину жившая в доме Мио, покраснела и спряталась. «Замуж выдать к кошкиной матери», подумала герцогиня.
— Если через четверть часа… — тихо сказала Мио, и все четыре бестолочи всполошились, зная, что испытывать терпение герцогини чревато неприятностями. Разумеется, и платье нужное нашли, и плащ, и перчатки, и сапожки к нему подобрали, и прическу догадались сделать правильную — из тех, что не портятся под накинутым на голову капюшоном. Второй день шел мелкий мокрый снег, и о прогулках без капюшона мечтать не приходилось. Мари так зашнуровала корсаж, расшитый листьями винограда, что герцогиня первые минуты не могла вздохнуть; потом, конечно привыкла, зато талия получилась не шире ножки бокала. Руи смеялся, обнимая ее за талию — получалось, что в кольцо, образованное ладонями, можно просунуть палец; смеялся и говорил что-то о несказанном вреде здоровью и цвету лица, потом касался пальцами щеки — словно удивлялся, что, невзирая на туго зашнурованные корсажи, Мио не бледна, а выглядит вполне цветущей. Потом распускал шнуровку и говорил — так-то лучше… Кати закончила втирать в шею и плечи герцогини оливковое масло, смешанное с сандаловым. «Надо сменить состав, — подумала вдруг Мио. — Надоело…». Белоцвет, сандал и ваниль — смесь, которую шутки ради составил для нее герцог Гоэллон, любивший на досуге возиться с эфирными маслами, экстрактами и водами. До этого даже столичные модницы пользовались обычными, простыми ароматами; сочетание целых трех оказалось смелым и, надо признать, удачным новшеством. Запах безуспешно пытались скопировать и другие дамы, но в их вариантах не хватало изящества безупречно подобранных пропорций. Теперь же привычный аромат раздражал. Смешать, что ли пачули и нероли — выйдет и необычно, и совсем иное; пусть дамочки вновь поломают голову.
— Кати, вечером я хочу видеть мэтра Николя.
— Хорошо, герцогиня. Ярко-зеленый, новомодной огандской окраски плащ, подбитый рыжим лисьим мехом — и такой же яркий, но голубой плащ Анны, с подпушкой из почти белой северной лисы. Девица Агайрон не подвела, не забыла давний уговор: носить зимой яркое; а папенька ее, надо понимать, был счастлив. Сам он тоже вырядился; происхождение его кафтанов Мио отлично знала, потому что первый министр ухитрился огорчить Реми, на седмицу заняв любимого портного братца и оставив герцога Алларэ в недоумении: с какой это стати чопорный и старомодный Агайрон заинтересовался мастерской мэтра Кальдини, некогда огандского заговорщика, а теперь процветающего портного.
Плащ и ярко-синее с белыми вставками платье Анны явно были сшиты в мастерской Кальдини, и становилось ясно, за что Реми то грозился повесить Кальдини вместе со всеми его портными, то собирался ссудить ему тысячу сеоринов на расширение дела. Мио вспомнила, что сама рассказала Агайрону о существовании мэтра Кальдини, и хихикнула. Кто же знал, что граф воспользуется советом с присущей ему педантичностью и полностью обновит и свой гардероб, и гардероб дочери!
Сидевший напротив в карете виновник переживаний Реми поймал взгляд Мио и тоже попытался улыбнуться. Лучше б не пробовал. Графу шло его серьезное выражение лица, мрачный взгляд заставлял думать, что перед герцогиней — государственный муж, озабоченный великими делами, и это внушало невольное уважение, а вот улыбаться он совершенно не умел. Статуи, и те лучше улыбаются.
— О чем вы думаете, герцогиня?
«О тебе, — хотела сказать Мио, — о тебе и о том, что как ты ни рядись, все же никогда не станешь похож ни на Реми, ни на Руи, ни даже на Урриана Скоринга…».
— Я думаю о том, сколько огорчений вы доставили моему брату, господин граф, — кокетливо улыбнулась Мио.
— Герцогиня?.. — Мать Оамна, ну нельзя же принимать всерьез каждую безобидную шутку?!
— Ах, граф, вы удивляетесь так, словно не вы оккупировали мастерскую мэтра Кальдини, — рассмеялась Мио. — Реми был вне себя, он остался без нового наряда к приему. Представляете, он послал за Кальдини, а из мастерской ответили, что время мэтра на три седмицы расписано по часам, и герцогу придется ждать своей очереди.
— Какая дерзость! — покачал головой граф. — Эти огандские портные позволяют себе невесть что!
— А вы, граф, всемерно способствуете их дерзости, — щебетала Мио. — Я знаю, что вы предложили Кальдини тройную плату, не отнекивайтесь…
— Неужели герцог Алларэ не смог переубедить портного? — Агайрон расцветал на глазах: видать, и впрямь гордился тем, что увел лучшего мастера из-под носа Реми. Ну и молодец! — Если бы я знал, что так огорчаю господина второго советника…
— Неужели уступили бы?
— Отнюдь нет, но позаботился бы о заказах и на весну. Как говорят в Агайрэ, готовь телегу зимой.
— Браво, граф! — герцогиня опять рассмеялась. — Коли дуэли запрещены, остается фехтовать на кафтанах и плащах. Это не так опасно, но куда более увлекательно! «Интересно, какие вороны и селедки подменили графа Агайрона? — подумала Мио.
— Прямо-таки не верится, что это все тот же давно знакомый сухарь… Неужели влюбился? Пригласить его в гости, или подождать пока?». Анна сидела молча, сложив руки на коленях. Герцогиня Алларэ знала, что дурочка волнуется — как же, приглашена к королю. Король, конечно, может казнить и миловать, он командует армиями и управляет державой, но и король — мужчина, а значит, не так уж трудно с ним совладать. Улыбаться, восхищаться, задавать правильные вопросы, вовремя опустить глаза, вовремя поднять… Совсем не сложно.
Как Мио и предполагала, выбирая платье, король пожелал прогуляться — и мокрый снег, и лужи под ногами ему не мешали. Герцогиня шла по левую руку от Анны, та шла под руку с его величеством, позади тащились королевские секретари, гвардейцы и прочая придворная публика, среди них остался и граф Агайрон. Вся эта пестрая толпа почтительно держалась на расстоянии шагов тридцати, а Ивеллион вел под руку юную девицу, беседуя о всякой ерунде. Мио шла рядом, готовая вмешаться, если Анна допустит какую-то оплошность, но пока что графская дочка была безупречна. Сама почтительность, само обаяние — легкий трепет невинности, море восхищения и бездна внимания ко всему, что изволил изрекать король. Наконец-то король соизволил присесть на скамейку, усадил дам вокруг себя, шуганул пажа, подбежавшего с зонтом. Блеклые голубые глаза все чаще останавливались на герцогине Алларэ, и та изображала то смущение, то восторг. Король рассказывал о военной кампании, в которой участвовал в молодости — вот уж нашел тему, но зато охать, ахать и восхищаться его мужеству можно было вдоволь. Прогулка, надо понимать, удалась: прощаясь, его величество пригласил дам посетить его еще через седмицу. Кивнув в ответ на глубокие реверансы, его величество подозвал пажа и отправился вдаль по дорожке. Дамы остались стоять, ожидая министра. Мио с облегчением взяла подругу под руку.
— Милая Анна, ты была великолепна.
— Мио, — простонала в ответ вдруг побледневшая до снежного цвета, с серой мутью луж под глазами, девица Агайрон. — Я не хочу еще раз… не хочу…
— Уймись немедленно! К нам идет твой отец! — прошипела Мио, доставая из кармашка плаща флакон с нюхательной солью. — На, бери, быстро!
— В чем дело? — разумеется, спросил граф, с подозрением глядя на повисшую на плече у герцогини доченьку. — Анна? Алларэ едва удержалась от того, чтобы хлестнуть агайрское бревно перчатками по лицу. Нашел время изображать из себя отца-исповедника, карающего грешницу. Анна и так на ногах еле-еле стоит.