Поднимается ветер…
Шрифт:
— Ну, что вы теперь будете делать? Принц не растерялся, а одновременно пнул учителя в колено и ударил снизу в челюсть. Думал он непозволительно долго, — в реальном бою уже остался бы со сломанным носом и был повержен на землю, — но все-таки по сравнению с прежними занятиями это был прогресс.
— Великолепно! — Кертор потирал челюсть и надеялся, что не начнет хромать, но нужно было подбодрить ученика несмотря на то, что хотелось оторвать ему руки: Флэль удары только обозначал, а его высочество бил в полную силу. — Да, именно так. Только быстрее. Не нужно думать так долго!
— Это подло — драться, — изрек Араон. — Мы же фехтуем… Керторец воспылал желанием найти прежних учителей принца и подлейшим образом избить их: для начала эфесом, потом шпагой плашмя, а под конец — кулаками, дубинкой и еще чем-нибудь подходящим. Может быть, несчастные и не были виноваты, а Араон набрался дури в каких-нибудь книгах, но если так, то учителя должны были эту дурь вытряхнуть.
— Ваше высочество, я пришлю вам лучшие книги. Если хоть в одной из них будет написано нечто подобное, то я приму ваш упрек. Когда на Акселя Конда напали пятеро, он использовал не только шпагу, но и табурет, канделябр и прочие предметы, что в изобилии были в той таверне.
Принц задумался. Аксель Конд, из-за подвигов которого король Лаэрт и запретил дуэли, сказав, что жизнь благородного человека принадлежит не ему, а короне, а потому всякий рискнувший ей будет наказан, совершил много того, что и поныне будоражило умы молодежи. Литский задира прославился тем, что с голыми руками дрался с тремя и выходил победителем, отняв шпагу у первого же неудачливого противника, а с тростью или кинжалом мог разогнать и десяток. Чем больше было нападающих, тем больший набор оружия оказывался в руках Конда, а тот еще и отпускал весьма оскорбительные комментарии в духе «плоховата шпажонка, позвольте-ка вашу».
— Я пришлю вам его мемуары, ваше высочество, — пообещал Флэль.
— Я их читал.
— И сочли его подлецом?
— Вы шутите? — опешил принц.
— Вы же только что сказали, что драться — подло, — улыбнулся учитель.
— Я… поторопился, — сообщил Араон. На этой радостной для Кертора ноте урок наконец закончился, и Флэль отправился обедать. Домой, разумеется — для чего же пугать трактирщиков и честных горожан вороньим гнездом на голове и заляпанными песком и глиной штанами? Площадку для фехтования убирали не слишком тщательно, и не по небрежению — по приказу Эмиля, считавшего, что ровная земля или хорошо утоптанный песочек не годятся для нормальных уроков. Мысль, конечно, верная — но вот последствия… в дурном костюме во дворец не явишься, а хороший к концу урока напоминает обноски, в которые обряжают пугало. К дому Гоэллона он подъехал уже в сумерках, в девятом часу. Слуга, больше похожий на солдата в увольнительной, принял плащ, шпагу, шляпу и проводил Кертора на третий этаж. Гость отметил явный знак расположения: если хозяин принимает тебя в своем личном кабинете, а не в комнатах на втором этаже, значит, можно надеяться на общение без обычных церемоний. На лестнице Флэлю встретилось чудо. Чуду было лет шестнадцать — может, чуть меньше или больше. Одето оно было в очень изящное платье оттенка корицы. Тяжелые косы цвета пепла чудо несло, как корону, и косы того стоили, а огромные голубые глаза нужно было срочно, немедленно воспеть в сонетах, ронделях и прочих формах изящной словесности. Кертор поклонился и понадеялся, что ему протянут руку для поцелуя, но голубоглазая мечта поэта сделала реверанс и проследовала вниз.
«Если Мио получила отставку ради этой девушки, то Гоэллон определенно прав… — подумал Кертор. — Если же это какая-нибудь родственница, то прибери меня Противостоящий раньше времени, если я…». Что именно, Флэль додумать не успел, поскольку слуга распахнул перед ним дверь и возвестил:
— Ференц Кертор из Керторов! Флэль поморщился: имя, данное во время принятия в лоно Церкви, он недолюбливал, считая его тяжеловесным и лишенным изящества, — но не объяснять же это слуге?
— Входите, рад вас видеть! Никола, подайте нам ужин сюда. Вино… Какое вы предпочитаете, Кертор?
— Родное.
— Значит, «Рубин Юга». — Когда слуга вышел, герцог кивнул гостю на кресло: — Садитесь. Как прошел очередной урок?
— Герцог, вы в курсе всего, что творится в Собре, — Флэль улыбнулся.
— Вы мне льстите, Кертор. О том, что вы учите принца Араона, в курсе вся Собра, и вам многие завидуют; я же вам сочувствую.
— Я и сам себе сочувствую, — вздохнул Флэль. — Его высочество никогда не достигнет мастерства герцога Алларэ.
— Эк вы хватили, — Гоэллон расхохотался. — Если он когда-нибудь достигнет мастерства моего капитана охраны, я поставлю вам памятник в полный рост. Материал можете выбрать сами.
— Предпочту золото. Если вы позволите распилить памятник и наделать украшений для столичных красавиц. Только уверен, что красотки не дождутся своих подарков.
— Само собой, — пожал плечами герцог. — Меня, знаете ли, в юности пытались учить стихосложению, так что я отлично представляю себе, что испытывают учителя при виде абсолютно бездарного ученика. Впрочем, я хотел бы попросить вас об услуге.
— Слушаю вас, герцог, — Флэль сильно удивился, но очень вовремя явился слуга с подносами, и изумление удалось спрятать за разглядыванием содержимого судков и супниц. За это время керторец справился с собой и приготовился внимать.
— Я был бы весьма рад узнать, что вы с принцем Араоном сблизились достаточно для того, чтобы его высочество начал вам доверять. Уроки фехтования — хорошее начало для дружбы, — накалывая на вилку кусочек соленой рыбы, сказал Гоэллон. — Особенно, если учитель и ученик не слишком далеки друг от друга по возрасту.
Флэль проглотил и ложку паштета, и откровенное оскорбление — герцог ухитрился поставить на одну доску пятнадцатилетнего принца и двадцатитрехлетнего керторца. Через некоторое время паштет показался отменно вкусным, а последняя фраза Гоэллона слишком горькой, чтобы оставлять ее без внимания.
— Герцог, у вас необыкновенно тонкое чувство юмора, — улыбнулся Кертор. — Боюсь, я слишком молод, чтобы по достоинству его оценить. Гоэллон поднял голову и внимательно посмотрел на гостя. Минутное замешательство герцога не красило — и без того тяжелые черты лица превратились в деревянную маску. Твердое, резковато вылепленное лицо, может быть, красивое, но слишком властное и надменное для того, чтобы нравиться. И — за мгновение, не успел Флэль моргнуть, — маска сменилась на самую обаятельную из когда-либо виданных керторцем улыбок. Оставалось только гадать, что из этого было настоящим лицом герцога.
— Простите, Кертор, я и не мыслил вас как-то задеть! Я имел в виду совершенно иное: все наставники принца старше его втрое, а то и вчетверо. Вам же легче будет сделать вид, будто вы разделяете интересы его высочества, понимаете его душевные порывы. Вам он поверит.
— И что же я должен делать с этим доверием? — все-таки в присутствии Гоэллона Флэлю было не по себе. Герцог, со всеми его улыбками и сменами настроения, не из тех людей, которым веришь; а поручение его… было в нем нечто сомнительное.