Поднимается ветер…
Шрифт:
— Входи… — и добавил неловкое: — …те… Его глазам предстала еще одна дивная картина фасона «этому меня мэтр Тейн не учил»: герцог Гоэллон с подносом, на котором стоял кувшин, прикрытый салфеткой, и две кружки.
— Милейший мой Саннио, когда вы так на меня смотрите, мне мнится, что я забыл надеть штаны. Неужели забыл? Кажется, нет. Тогда в чем дело? Да, я забрал у Ванно поднос. Это вас пугает? Вы боитесь, что я его уроню? Саннио улыбнулся. Все-таки герцог Гоэллон был самым загадочным человеком в этом доме, и трое учеников не могли переплюнуть его, даже если бы очень постарались. То он относился к секретарю как к клепсидре и равнодушно требовал безупречной работы, то устраивал такие вот маленькие представления, чтобы развлечь того, о ком, кажется, час назад и вовсе не думал, как о живом, а уж тем более — достойном внимания. Юноша уже научился различать, когда Гоэллон шутит. Примерно через раз; но сейчас, кажется, все понял верно. Герцог поставил поднос на каминную доску, сам разлил вино по кружкам, всучил одну Саннио, другую поставил на пол у камина и сам уселся рядом. Секретарь застыл в недоумении: ему не полагалось сидеть выше господина, но что делать? Тоже пересесть на ковер? Едва он попытался подняться, как Гоэллон махнул рукой.
— Сидите в своем кресле, не суетитесь, умоляю! Мне удобнее здесь, а вам — на вашем месте, так и не будем устраивать представление, благо, что зрители отсутствуют. Я хотел с вами поговорить, и, кажется, вы еще не спите.
— Нет, герцог.
— Об этом мы тоже поговорим, но позже. Собственно, я хотел вас поблагодарить. Я бросил вас в омут, безо всякой помощи, без подсказок, но вы, определенно, оказались не кутенком и отнюдь не слепым. Я очень этому рад — я в вас не ошибся.
Саннио едва не уронил челюсть — настолько неожиданными оказались слова герцога. Ему удалось не поперхнуться вином и не вытаращить глаза, но брови сами поползли вверх по лбу. Он повнимательнее присмотрелся к господину — и впервые заметил, что Гоэллон устал, наверное, ничуть не меньше самого Саннио. Те же темные круги под глазами и выпирающие скулы, что и тогда, в Сауре, когда герцог привез Керо. И хуже того — на кисти чернильное пятно, на рубахе — его прямой потомок: явно Гоэллон вытер руку о рубашку. Еще одно чудо, но не из тех, которым радуешься.
— Вы делаете успехи, Саннио: по вашему лицу я не могу отгадать, о чем вы думаете.
— Это не я делаю успехи, — сердито сказал юноша. — Это вы совсем… совсем…
— Что же это я совсем? — герцог склонил голову к плечу и с интересом уставился на секретаря. — Ну, скажите же это страшное слово! Видите, я без шпаги и даже без кинжала.
— Замаялись! — Просили — извольте, и не выговаривайте мне теперь за непочтительность. — И испачкали рубашку.
— Да, действительно, — герцог улыбнулся. — Все-таки вы делаете успехи — раньше вы бы этого не заметили. Так вот, вернемся к основной теме, если вы не возражаете… и даже если вы возражаете. — Саннио, обрадованный успехом, решил развить первую победу и объяснить господину, что ему нужно отдохнуть, но сделать это секретарю не удалось. — Я поставил перед вами очень сложную задачу — и вы ее выполнили. Я удивлен и обрадован. Не ожидал, что вы справитесь настолько хорошо.
Вредная нижняя челюсть так и норовила рухнуть куда-нибудь на грудь, и приходилось поддерживать ее в подобающем положении волевым усилием, а потому никак не получалось ответить. Щеки и лоб горели — проклятье, да отучится он когда-нибудь краснеть?!
— Благодарю, герцог… — выдавил Саннио наконец. — Вы излишне добры. Гоэллон рассмеялся, качая головой, потом залпом выпил половину кружки и рассмеялся вновь.
— Мой юный друг, я думаю, что вы единственный человек во всей Собране, кто может сказать нечто подобное. Я добр, да еще и излишне… Сошло бы за анекдот для салона герцогини Алларэ, но и для анекдота это слишком неправдоподобно.
— Не единственный…
— Так-так-так… Собирать и подвергать разбору слухи я вас еще не учил, значит, вы решили забежать вперед. Ну же, поделитесь со мной вашими сведениями, — резкий подъем на ноги, кувшин в руках, струя вина, льющаяся в одну и другую кружки — и вот Гоэллон опять сидит у камина, кажется, в той же позе… Воин и Мать, да как же он ухитряется двигаться с такой скоростью? — Слушаю вас, Саннио.
— Ученики вас уважают, — секретарь уже жалел, что начал разговор на эту тему. Сейчас герцог его высмеет, и все. — А Керо не раз говорила, что вы — добрый.
— Для девицы Къела добрые все, кто не повышает на нее голос, а я этого не делаю. Учтите, кстати, эту ее черту, а то мигом окажетесь в злых.
— Я на нее никогда не кричал…
— Я знаю. Я предупреждаю на будущее. В общем, давайте оставим глупую тему моей мнимой доброты и поговорим о вас. Вы отличились. Вы имеете право на награду. Выбирайте по своему вкусу. Чего вы хотите? Денег, какую-либо вещь, отпуск, еще что-то? Саннио уже открыл рот, чтобы сказать — отпуск, и тут ему стало нестерпимо стыдно. Если он возьмет хотя бы три свободных дня, Гоэллон, конечно, согласится.
Согласится — и будет заниматься с учениками сам, юноша откуда-то это знал так же точно, как собственное имя. Значит, устанет вдвое больше. Секретарь будет отдыхать, а господин — трудиться; и об этом он хотел просить? Странное незнакомое чувство, должно быть, совершенно недопустимое: желание позаботиться о том, кто вдвое старше тебя по летам и неизмеримо — по положению. Неприлично, глупо, и нельзя думать об этом… но можно просто не просить отпуск. Деньги? Ну и что с ними делать — он еще не потратил даже жалованье за первую девятину. Вещь? Какую? Зачем?
— По моему вкусу? — Саннио улыбнулся и приготовился получить оплеуху за следующий вопрос. — И то, что я захочу — вы сделаете?
— Я же сказал… — герцог, конечно, рассердился, но на другое.
— Тогда я хочу, чтобы завтра и послезавтра вы не вели занятия. Я проведу свои уроки, а вы будете отдыхать. А их… учеников, то есть, я загоню в библиотеку. Саннио на всякий случай зажмурился. Сейчас ему все раз и навсегда объяснят — и где его место, и до какой степени он забылся, и все прочее. Хорошо, если словами, а не тем ледяным презрением, которым Гоэллон отлично умел обливать с ног до головы проштрафившихся слуг. Потом юноша приоткрыл левый глаз и осторожно посмотрел на господина. Герцог смотрел на него так, словно у секретаря в одночасье выросли оленьи рога.
— Наглец малолетний… — выдохнул наконец господин, но ни презрения, ни негодования в этом не прозвучало, только несказанное изумление. Секретарь и сам изумился своей дерзости, но не жалел о ней. — Вы берете на себя смелость управлять моим распорядком жизни?!
— Вы обещали, герцог.
— Да уж… — вздохнул Гоэллон. — Имел подобную непредусмотрительность, за что теперь и расплачиваюсь. Следующий раз буду тщательнее формулировать свои обещания. Что ж, я сдержу слово. Но и вам в святые мученики лезть не позволю, по крайней мере, вперед старшего. Это несколько неприлично, не находите, драгоценнейший мой? Вы тоже будете отдыхать.
— Я согласен, — кивнул Саннио.
— Так, милейший, пошутили — и хватит, — герцог нахмурился, и Саннио вдруг испытал несказанное облегчение: все шло по правилам, значит, все было не так уж плохо. — Вы не девица, у которой я прошу руку и сердце, чтобы вы отвечали согласием или несогласием, а мой секретарь. Даю вам второй шанс. Что вы должны ответить?
— Благодарю, герцог.
— Отлично, а то я уже подумал, что вы слегка одурели от бессонницы. Кстати, это второе, о чем я хотел поговорить с вами…