Поднимая знамя

Алверио Левалк

“Дочь Шинигами гневается”, “Джомей разозлил Бесцветную!”, “Сейчас что-то будет” - тихо и боязливо шептали дети, придумавшие для Ашшу новую кличку. Бесцветная. Серые волосы, серые глаза, слишком бледная кожа, серая или белая одежда, которую совершенно не нарочно давали девочке воспитатели. Ведь другим девочкам-сиротам эти цвета не очень нравились, а Ашшу было все равно что носить. В малышке не было ничего цветного: ни во внешности, ни в одежде. Так что прозвище Бесцветная подходило ей как нельзя лучше.

– Что ты себе позволяешь?! – Почти прорычал Джомей, в единственном глазе которого полыхала ярость. – Я научу тебя уважению к старшим! – Сказав это, парень грубо схватил девочку за плечо и поволок в направлении, в котором находился ужас и страх всех сирот – подвальная камера для всех слишком сильно провинившихся: холодная тёмная бетонная коробка с решетками, без каких-либо удобств, где тишина и тьма заставляют тебя раскаиваться

во всех грехах, которые ты совершал и которые только намеревался совершить, Ашшу никогда не попадала в эту камеру и ребятам было даже интересно - будет ли она после ночки в ней извиняться или останется такой же, как и раньше?

– Что происходит? – Возмутилась самая старшая воспитательница: та самая дородная женщина, являющаяся в приюте негласным лидером. Джомей замер, переводя дух, и только намеревался ответить, как это сделала все ещё равнодушная «Дочь Шинигами», подняв своё лицо, с разбитой губой и уже наливающейся цветом щекой:

– По версии Джомей-сана, он сейчас воспитывает меня и учит уважению к старшим, Нана-сан, прошу вас, не мешайте ему в его заблуждении. – И девочка издевательски усмехнулась, даже не посмотрев на перекошенное лицо воспитателя, который сильнее стиснул руку малышки, обещая сломать ей кости. Эта мелкая сопля ещё и издевается над ним! Парень глухо зарычал, готовый ещё раз ударить неблагодарную, наглую и невоспитанную девчонку, как его руку остановила хмурая Нана. Одарив молодого воспитателя красноречивым взглядом, она освободила руку девочки от сильной хватки парня и повела пепельноволосую к все той же подвальной камере для провинившихся, не говоря ни слова. Они спустились по крутой бетонной лестнице во тьму подвального помещения. Тяжелая дверь с зарешеченным окошком отворилась. Затхлый запах сырости ударил в лицо Ашшу, но она даже не поморщилась, гордо держа голову и смотря прямо перед собой. Нана, краем глаза посмотрев на воспитанницу, коротко хмыкнула, мягко толкнула девочку в камеру и закрыла дверь. Заскрежетал ключ в замочной скважине.

– Останешься здесь до завтрашнего утра. Без обеда и ужина. – Сообщила главная воспитательница и покинула подвал. Джомей, шедший за ними следом, лишь презрительно посмотрел на девочку через окошко в двери, и молча ушел.

Ашшу с тяжелым вздохом села на пол, прикоснувшись ледяной ладошкой к саднящей щеке. Ей хотелось рвать и метать, но она из принципа сохраняла ледяное спокойствие, пусть Джомей и нанес сильный удар по её гордости. Больше всего бесил тот факт, что ей что-то запрещают, не желая не то, чтобы что-то объяснить, а просто ставя перед фактом! Это выбешивало настолько, что девочка даже изменила привычной линии поведения, продемонстрировав воспитателю свою ярость. Впрочем, чего она еще хотела? Ей же шесть лет, она сирота – с ней никто и не думает считаться. Ни родни, ни связей, ни какого-либо влияния, да и таланта никакого нет. Стиснув зубы, с силой выдохнув через рот, девочка ударила кулаком по каменному полу, оставив неплохую вмятину. На разодранных костяшках выступила алая кровь. Ашшу поднялась на ноги и, подойдя к стене, стала бесцельно бить по ней, только столь внушительных вмятин, как на полу, уже не оставалось. Ашшу помнила, помнила день своего рождения. И прекрасно осознавала всю свою жизнь после. Её не бесили глупые слухи, клички, что придумали для неё сироты. Её ничего не бесило, даже рабское клеймо на лбу, но сегодня её довел до ручки этот воспитатель! Так тщательно построенные и укрепляемые каждый день эмоциональные блоки чуть не снесло в один момент. И это лишь подогревало ярость и ненависть к Джомей-сану, считающего себя правым! В какой-то степени он и впрямь прав, она же в его глазах мелкая ничего не знающая сопля, что должна беспрекословно слушаться старших. Но с другой стороны – он узколобый идиот, называющий одинокого ребенка демоном, а к другому ребенку применяющий физическое насилие! За это хотелось выпотрошить его, перерезать глотку, отравить, поджарить… Пепельноволосая девчушка несильно ударилась головой о стену, прикрыв глаза.

Спустя два часа после нападения Девятихвостого на Коноху небо разразилось ливнем. Стена воды, низвергающаяся с небес, дарила свежесть и прохладу, смывая следы ужасной трагедии. Дождь вызывал стойкую ассоциацию со слезами: с выплаканными и невыплаканными, счастливыми и полными горечи. И в ночь, когда непогода и не думала затихать, наоборот расходясь, заставляя людей, разгребающих завалы промокнуть до нитки. В ночь, когда холодные отсветы молний освещали пепелища, на свет появилась маленькая девочка. Мертвая.

– Приношу свои соболезнования… – Молодая ирьёнин, успевшая к роженице, с сожалением смотрела на женщину из побочной ветви клана Хьюга. Девять месяцев эта женщина вынашивала под своим сердцем ребенка, придумала ему имя, приготовила детскую (которая сейчас была безнадежно разрушена, как и большая часть дома, в котором они сейчас находились), мечтала о том, как будет с ним или ней нянчиться, а тут сначала нападение демона, после которого муж умер и вот следом за ним отправляет и ребенок, родившийся неживым. Женщина лежала на кровати, в единственной уцелевшей в этом доме комнате, и смотрела в потолок сиреневыми глазами без зрачка, молча глотая слёзы, что крупными градинами текли по её вискам, впитываясь в темные волосы. Обескровленные губы что-то беззвучно шептали. Ирьёнин отвернулась, посмотрев на ребенка, завернутого в ткань. Младенец с темным пушком волос на голове родился абсолютно здоровым, без каких-либо повреждений, но почему-то все равно не подавал признаков жизни. В нем не было и тени жизни, как и не было явных причин для того, чтобы ребенок был мертвым. Ирьёнин не могла понять, что с этим младенцем. Почему он не жив? Какой-то вирус? Может, это из-за чакры Кьюби, которой полно теперь во всей разрушенной Конохе? Врач не знала ответа…

– Дайте… дайте мне на него хотя бы посмотреть. – Хрипло попросила Хьюга, прикрыв глаза. Ирьёнин чуть вздрогнула и тут же выполнила просьбу женщины, так и не ставшей матерью. Сверток с младенцем оказался в руках брюнетки, которая осторожно сев, прижала мертвое тельце к себе, разглядывая его. Её ребенок. Её плоть и кровь. Плоть и кровь её любимого мужчины. Их ребенок… ушел из жизни, даже не сделав и глотка воздуха. Он никогда не сможет закричать, заплакать, засмеяться. Он никогда не скажет “мама”. Вроде бы успокоившаяся женщина заплакала вновь, надрывно завыв. Чертова деревня! Чертов клан! Чертов Девятихвостый! Как же Хироко Хьюга сейчас всех ненавидела! Проклинала, костерила, ругала! Её злость и отчаяния выплескивались на всех. На правых и неправых, виноватых и нет. Без разницы. Сердцем, которое так и не познает материнского счастья, завладела всепоглощающая ненависть…

Но яркий свет оборвал мысли двух женщин, находящихся в палате. Ребенок в кульке слабо засветился, а потом этот свет, режущий глаза, заполнил всю палату, не давая рассмотреть хоть что-нибудь, заставляя крепко зажмуриться и даже накрыть глаза руками, ведь даже сквозь сомкнутые веки этот яркий свет дарил боль. Но он исчез так же неожиданно, как и появился. Ирьёнин проморгалась, посмотрела на Хироко с ребенком и обомлела, не веря своим глазам. Слух потревожил громкий детский крик. Младенец, темный пушок волос которого стал пепельно-серым, громко кричал, энергично шевеля ручками и деря горло, активно доказывая всем, что жив… Только вот матери он уже был не нужен. В её душе что-то оборвалось, когда она увидела этот белый потусторонний свет.

Хироко* не оправдала своё имя и отказалась от ребенка, оставив на память лишь имя. Так в детском доме на территории клана Хьюга появилась малышка Ашшу*. С волосами, цвета пепла, родившаяся на нём же. И жизнь её была перечеркнута с рождения. Всё её счастье осталось там, в золе, что когда-то была милым двухэтажным домиком в центре Конохи. Там её отец погиб. Возможно, будь он жив, Ашшу и не отдали бы в детский дом…

О том таинственном свете, вернувшим малышку к жизни, не рассказывали ни ирьёнин, ни Хироко, которая сразу после того, как отдала дочку в приют, покончила с собой. Через некоторое время ирьёнин, принимавшая роды, умерла от паров неправильно сваренного яда, не успев выпить противоядие. Конечно, о смерти ирьёнина сироты Хьюга не знали и знать не могли, а вот о том, что у странной пепельноволосой девочки, в день рождения которой на деревню напал Девятихвостый и забрал жизнь её отца, мать покончила жизнь самоубийством и отказалась от неё – знали все. Старшие дети девочку избегали, иногда шепчась за её спиной. Младшие – повторяли за старшими. Но всё это было после, после того, как Ашшу из побочной ветви исполнилось три года и на день рождение ей преподнесли “величайший” подарок. Печать подчинения.

В тот день в приют клана пришли два человека из главной ветви, судя по их открытым лбам и отсутствию на них зеленого узора. Поговорив с воспитательницей, они забрали некоторых детей, достигнувших определенного возраста. Среди них была и Ашшу: молчаливая пепельноволосая малышка, которая никогда не доставляла никому проблем. И плакала, и смеялась она беззвучно, чаще бесстрастно наблюдая за окружающим миром.

Детей привели в особое помещение без окон и с единственной дверью. Их по одному отправляли за ширму, где была небольшая кушетка и столик, на котором расположилась мисочка с зеленой краской и тонкие кисти. Ашшу была последней в очереди. Дети быстро “получали” свои печати и немного бледные, но нормально себя чувствующие, отправлялись на выход из помещения. Очередь продвигалась так быстро, что не успел никто заскучать (а этого, стоит сказать, дети и не могли сделать, волнуясь и нервничая), как на кушетке уже лежала последняя из сегодняшней “партии”: серые волосы, собранные в низкий хвост, неактивный бьякуган, равнодушно изучающий потолок помещения. Старый мастер печатей окунул кисточку в зеленую краску, начав выводить привычный для него рисунок.