Поднимите мне веки
Шрифт:
– Он, – утвердительно кивнул ратник.
– Скажи, чтоб усилил посты и пусть поднимает запасную смену. После этого сразу буди холопов и вели топить печь и греть воду, много воды. Сам же с полным ведром холодной в опочивальню к Федору Борисовичу. Бегом!
– А тута кого? – растерялся Ждан. – Вдруг ворог...
– Поздно, был уже ворог, – мрачно ответил я.
– Мы никого не...
– Зато я пропустил, – не дал я ему договорить и поторопил: – Давай быстрее! – А сам вернулся к Годунову и растерянно уставился на своего ученика, который если еще и не умирал, то был весьма близок к этому.
И что мне теперь делать?!
Не помню, чтобы травница инструктировала меня насчет борьбы с ядами. Хотя погоди-ка. Точно, рвотный корень. А еще какой-то ластовень – он тоже из этой серии. И, кажется, любисток...
Но оживление мгновенно пропало, едва я вспомнил, что со всеми ними надо как следует повозиться. Я чуть не взвыл от злости – не было у меня времени, чтоб заваривать, настаивать, остужать, процеживать и...
Получалось – вода. Единственное из доступных мне сейчас средств, которое может хоть как-то помочь. Вода с солью или... молоко с яичными белками – вовремя вспомнилось, как меня именно таким образом как-то отпаивала мама.
Распорядившись насчет последнего и отправив Ждана, прибывшего с водой, за молоком и яйцами, я повернулся к Федору и критически уставился на него. Ну и как он будет пить, если и дышит-то через раз?
Значит, вначале...
Растормошить престолоблюстителя никак не получалось, поэтому уже через минуту я перешел на радикальные средства, принявшись нещадно хлестать его по щекам.
Наотмашь.
От души.
– Больно, – всхлипнул мой ученик после седьмой или восьмой по счету пощечины.
Я ухватил его за грудки, одним рывком поднял, усадил в постели и заорал прямо в лицо:
– Глаза открой, а то еще больнее будет! Слышишь, глаза!..
Голова Годунова бессильно откинулась назад, как у тряпичной куклы, и пришлось влепить еще пару оплеух, удерживая его за грудки.
– Больно, – вновь пожаловался он, открыв мутные глаза. – Жжет тут вот, в грудях. – И ткнул себя куда-то в район солнечного сплетения.
Очень интересно. Информация полезная, но только для Марьи Петровны, а мне остаются лишь иные меры – на большее я не способен.
Воду с солью я чуть ли не впихивал в него, потому что после первой кружки вторую царевич пить не захотел. Однако удалось кое-как впихнуть, а вот третью ни в какую – отказался наотрез.
К тому времени подоспел Ждан с молоком и яйцами. Здесь поначалу пошло легче – после соляного раствора выдул одну, запивая горечь во рту, но со второй вновь проблемы.
– Здесь, – тыкал я пальцем в молоко, – твоя жизнь. А тут, – я въехал ему кулаком в живот, – сидит твоя смерть. Чтоб одолеть смерть, надо выпить много жизни.
Еле запихал.
– Уж больно много у тебя живой воды, – еле слышно пожаловался он, и сухие губы юноши дрогнули, силясь растянуться в улыбке.
Это хорошо. Когда человек шутит – не все потеряно. Значит, должен протянуть до прихода Петровны.
Кое-как влил в него еще половинку, но тут наконец-то пошел результат моих усилий – еле успел отскочить и склонить его голову к предусмотрительно подставленному к его изголовью пустому ведру.
А тут подоспела и ненаглядная травница, свет очей моих и последняя, она же негасимая надежда.
– Петровна, только на тебя уповаю, – проникновенно сказал я, едва увидел ее в дверном проеме.
Она сразу принялась вытаскивать из огромного мешка пучки трав. Вслед за ними на свет божий появились многочисленные горшочки. Попутно она выспрашивала у Федора о симптомах недомогания.
Отвечал за него я – Годунова то и дело рвало, после чего он обессиленно откидывался на подушки и впадал в забытье, но ей хватило, чтобы поставить диагноз, ибо, выслушав меня и осмотрев больного, Петровна твердо заявила:
– Яд.
– Ты уверена? – уточнил я, продолжая надеяться, что дело лишь во внезапном недомогании.
Травница сурово посмотрела на меня и безжалостно раздавила остатки моей надежды, уточнив:
– И схож с тем, кой его батюшке подсунули. – После чего сразу принялась отделять часть привезенного, закидывая обратно в свой мешок, и начала возиться с остальным, приговаривая: – Ох и люто тебя ктой-то возлюбил, Федор Борисыч. Столь люто, что и не ведаю, яко тебе подсобити. Ишь что учинили, стервецы! Они ить все вместях ему сунули – и белену, и болиголов, и дурман. Да и наперстянку не забыли. – И перечислила еще не меньше десятка наименований.
– Это как же они ухитрились в него все разом вогнать, да так, чтоб он не почуял? – усомнился я.
– Ежели загодя потрудиться, да поначалу все выварить и выпарить, то можно, – заверила моя травница и похвалила: – А ты молодцом, княже. Эвон яко управился, – кивнула она на ведро. – Ежели б ты сразу не учал с него смертное зелье изгонять, а меня дожидался, все – тогда и мне бы нипочем не управиться, ибо тут кажный часец [10] дорог, а так опробую кой-что, авось и удастся не пустить его на тот свет.
10
Так на Руси назывались минуты. Час делился на шесть дробных часцов, а те в свою очередь на десять часцов каждый.
Но тут меня вызвали вниз. Оказывается, прискакал гонец из царских палат. Дескать, государь сей же час немедля требует своего престолоблюстителя во дворец.
Я выбежал на крыльцо, где посыльный царя отчаянно переругивался с двумя моими ратниками, решительно закрывавшими ему дорогу на лестницу.
– Я-ста от самого Дмитрия Иоанновича! – вопил гонец.
– А княж Мак-Альпин не велел никого из чужих пущати, – упрямо гудел в ответ здоровый, кряжистый Одинец.
Несмотря на всю тревожность ситуации, я поневоле восхитился этим упрямством и точным исполнением полученной от меня команды. Я ж и впрямь забыл, точнее, просто в голову не пришло оговорить такой случай.