Поднимите мне веки
Шрифт:
Он и не упал, так что ее недолгая дорожка через десяток верст столь же благополучно завершилась у речного берега, где уже поджидал возок мой струг.
Перед кучером таиться нужды не было, так как на козлах, как я и обещал Федору, сидел один из бродячих спецназовцев, представленный мною матушке игуменье как холоп, не желающий уезжать из столицы, а потому оставляемый ей во временное услужение.
Здесь же, на бережку, я произвел с игуменьей окончательный расчет, выложив помимо дарственной грамотки на свое подворье еще и кучу серебра – сто рублей.
Спустя полчаса возок, перешедший в собственность обители и по-прежнему сопровождаемый моими бродячими спецназовцами, уже направился далее к Новодевичьему монастырю. Чтобы соблюсти достоверность легенды, мать Аполлинария должна была, договорившись с местной игуменьей, оставить в нем весьма приличный вклад – еще одна сотня – за одну из своих монахинь.
Ну а наш струг медленно отчалил, двинувшись вверх по течению.
Плыли довольно-таки споро – на веслах сидели мои ратники, а они – народ тренированный. К тому же весел было только десять пар, так что на каждое имелся свой сменщик.
Федору я тоже оставил людей в качестве охраны, причем гораздо больше, чем себе, примерно две трети, посчитав, что мне для одного струга за глаза хватит и сорока человек.
Более того, опасаясь за царевича, я отдал ему и сотника Кропота, и командира спецназовцев Вяху Засада. У последнего, правда, в распоряжении имелся лишь десяток – второй поехал со мной, но была надежда, что должно хватить.
Вдобавок помимо них Дмитрий, как я и предугадал, дал все-таки Федору казаков, причем благодаря моим стараниям возглавил их тот, кто, по мнению государя, больше всего меня не любил, то есть атаман Тимофей Шаров.
Словом, ратных сил у моего ученика предостаточно – хоть за это можно было быть спокойным.
Мне же вполне хватало и бывшего десятника Самохи, которому я вручил бразды правления, назначив его полусотником.
Учитывая, что компания подобралась «своя», царевне было раздолье – таиться ни от кого не надо, так что она поначалу просто порхала по стругу, счастливая и довольная тем, что все благополучно закончилось.
К тому же такое путешествие вообще было для нее в диковину, и весь первый день она, словно обычная девчонка, позабыв обо всем на свете, то и дело перебегала с одного борта струга на другой, любуясь живописными берегами.
Но вот что удивительно – глаза ее блестели лишь при обзоре природы, а вот стоило ей посмотреть на меня, как они сразу переставали лучиться радостью, и по лицу царевны словно пробегала какая-то тень.
Не то чтобы она хмурилась, но впадала в некую задумчивость, и хоть ее взор и был по-прежнему устремлен куда-то вдаль, но сомневаюсь, что в эти мгновения Ксения продолжала любоваться красотами реки и окружающей природой.
А еще она, как я успел заметить, явно избегала меня. Стоило подойти к одному борту, как Ксения, покосившись на меня, переходила на другую сторону.
С чего бы это?..
Глава 14
Три счастливых дня было у меня
Ближе к вечеру она сама подошла ко мне.
– Скажи-ка, княже, – с запинкой осведомилась она, зябко кутая плечи в платок, – ты там в возке правду сказывал?
– Ты про что? – не понял я.
– Ну как же? – даже удивилась она. – Я про Фетиньюшку. Помнишь, ты про ее медовые уста поведал? – И с вымученной улыбкой, изрядно приправленной иронией, осведомилась, старательно изображая равнодушие: – Так мне припомнилось чтой-то. Оно, конечно, дело-то молодое, а ты эвон каковский, с кем хошь уладишь, так поведал бы, когда успел уста ее опробовать?
Честно говоря, понял я ее не сразу – вылетело из головы, поскольку не фиксировался на таких мелочах. Для начала пришлось задать пару вопросов, и лишь тогда мне припомнилась последняя беседа с Басмановым, состоявшаяся уже на обратном пути из Вознесенского монастыря.
Помнится, я тогда еще успел порадоваться неугомонности боярина, поскольку один крытый возок, предоставленный Дмитрием Иоанновичем, прямым ходом от монастыря направился на Конюшенный двор, а наш догнал Петр Федорович, который счел своим долгом еще раз выразить царевичу сочувствие по поводу расставания с матерью и сестрой.
Пользуясь удобным случаем, я настежь распахнул дверцу и радушным жестом пригласил его внутрь. Теперь, если что, всегда засвидетельствует, что тут находились только мы с Федором и никого больше.
Правда, почти сразу и пожалел об этом, поскольку едва боярин пересел с седла на мягкие подушки, как, не утерпев и напрочь забыв про все мои предостережения о глубокой печали, завел речь о Фетиньюшке, которую, дескать, Годунов сможет узреть во всей ее красе на предстоящей свадебке его сестры с князем Дугласом.
Мой ученик деликатно кивал, односложно мычал, но Петр Федорович не унимался и, лишь уловив мой очередной выразительный взгляд, наконец-то догадался, что Годунову хотелось бы побыть в одиночестве, и только тогда ретировался.
Возок вновь двинулся, и спустя всего минуту Ксения, не удержавшись от любопытства, подала голос:
– А кто это – Фетиньюшка?
– Братанична его, – ответил Федор и пояснил: – Дочка окольничего Ивана Федоровича, кой в сече с Хлопком Косолапом главу сложил.
– Вот еще! – фыркнула царевна. – Ишь чего измыслил, окаянный! Даже не удумай!
– Да я и не думаю, – рассеянно отозвался ее брат, судя по мечтательному взгляду продолжающий вспоминать сестру Виринею. – Я ее лучше... князю Федору Константинычу сосватаю. Как, княже, возьмешь ее в женки? А то эвон как расписывал девку вместях с боярином – и про брови соболиные не забыл, и стать ее дородную, и про уста медовые... Ничего не запамятовал. Али довелось из них уже пригубить?..
Ответить следовало шуткой, но у меня на уме было слишком много дел – то не забыть, это успеть плюс переговорить с бродячими спецназовцами, чтоб согласились остаться в Москве, по-прежнему пребывая на нелегальном положении, к тому же надо еще узнать у Еловика, как идет процесс с оформлением дарственной грамоты на подворье монастырю...