Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!
Шрифт:
А потом я слышу нарастающий громкий шум. Он приближается.
Теперь он очень громкий, он похож на звук, с которым в фильме «Апокалипсис сегодня» из-за горизонта появлялись вертолеты.
Он прямо передо мной.
Я открываю глаза. В метре от меня в воздухе зависла колибри.
Да ладно!
Следующая медитация вдохновляет меня еще больше. Я снова в зале, и я делаю то же самое. Любая мысль, приходящая в голову, создает ощущение реальности. Иногда я все-таки понимаю, что жду конца медитации. Но когда такие мысли возникают, я сразу отмечаю это и иду дальше.
Словно какой-то занавес приподнялся. Не то чтобы все
Руки как каменные.
Птица.
Ноги онемели.
Жуткие лица младенцев на картинах эпохи Ренессанса.
Сердце колотится.
Птица. Птица. Руки. Ноги. Сердце. Спина, спина, птица, ноги, птица, птица, птица. Руки, ноги, ноги, ноги.
Руки. Руки. Спина, спина, спина. Сердце, птица, ноги. Ноги, птица.
Ногиптицаногиптицаспинаногиногиногисердце.
Птица.
Птица.
Птица.
Пожилая дама передо мной громко рыгает.
Такое ощущение, словно 5 дней подряд какой-то катер тащил меня за голову, а теперь я вдруг встал на водные лыжи. Я ничего подобного раньше не переживал – я смотрю на механизм своего сознания, сидя в первом ряду. Это будоражит, но вместе с тем вызывает очень полезные мысли. У меня возникает очень ясное понимание, каким образом эти скользкие мысли, появляющиеся у меня, допустим, утром перед работой – например, после ссоры с Бьянкой, чтения репортажа в газете или придуманного разговора с начальством – могут прокопать себе дорожку к потоку сознания. А дальше они закручиваются в невидимые вихри и преследуют меня весь день. Мысли каменеют и становятся убеждениями. Маленькие семена недовольства вырастают в дурное настроение. Из-за незаметной боли в спине я злюсь на каждого, кто попадается под горячую руку.
Я вспоминаю тот момент, когда моя подруга Кайяма поставила меня в тупик вопросом о том, как можно остаться в настоящем, если оно все время ускользает. Теперь мне совершенно ясно: ускользание и есть суть происходящего. Если ты достиг постоянного присутствия, ты понимаешь, как все изменчиво. Понятие скоротечности перестает быть абстрактным, а tempus fugit – только надписью на книгах и часах. В этом, как я понимаю, и есть смысл ретрита.
Итак, крича и брыкаясь, я все-таки попал в настоящий момент. Теперь я осознанно могу увидеть в своей жизни то, чего никогда не увидел бы раньше, плывя по течению. Я постоянно думал о своих непреодолимых желаниях, а не о самой жизни. Очевидно, к этому нельзя прийти никак, кроме как через утомительные попытки прислушаться к собственному дыханию днями напролет. В каком-то смысле это резонно. Как можно стать спортсменом? Тренироваться. Как можно выучить язык? Спрягать бесконечные глаголы. Играть на инструменте? Гаммы. Скука повторений одного и того же, сидение в зале со всеми остальными зомби внезапно кажутся оправданными.
Медитация при ходьбе тоже начинает отзываться во мне. Я выхожу во дворик перед залом и разбираю на части каждый шаг. Поднять,
Вернувшись в зал на следующую медитацию, я вижу Спринг возле алтаря. Правильно, сейчас должна быть метта. Я ложусь, и мы начинаем, адресуя четыре фразы себе.
Будь счастлив. Будь защищен… и так далее.
Затем Спринг говорит нам выбрать добродетеля, и я выбираю маму. Я вспоминаю, как несколько недель назад мы с ней присматривали за моей двухлетней племянницей Кэмпбелл. Мы искупали ее, а потом лежали на кровати втроем. Мама стала петь любимую песню Кэмпбелл, «Для начинающих» М. Уорда. Кэмпбелл называет ее «песенка а-ха», потому что в припеве все время слышно «аха». Мне удается вспомнить свои ощущения того момента. Мне нравится приятная абсурдность того, что бабушка помнит слова песни в стиле инди-рок. Я помню, как она выглядит – аккуратно причесанные короткие седые волосы, скромная и элегантная одежда – и меня настигает что-то совсем неожиданное: из моей груди начинают рваться рыдания, и я не могу удержаться от всхлипываний.
Невозможно остановиться. Слезы текут по моему лицу, обращенному к потолку, стекают на виски. Горячий поток слез становится сильнее с каждой волной переполняющих меня эмоций. Вода скапливается за ушами.
«Теперь подумайте о своем близком друге», – говорит Спринг. Она снова вещает своим смешным голосом, но теперь это не имеет для меня никакого значения.
Я перехожу к Кэмпбелл. Ничего не может быть проще, она уже перед моими глазами, я вспомнил ее очень подробно. Она опирается на подушку лежа на кровати. Я держу в руке ее маленькую ножку и смотрю на ее личико и озорные глазки, которые жадно поглощают наше с мамой внимание.
Я еще сильнее плачу. Я, конечно, не завываю во весь голос, но люди рядом со мной не могут не замечать этого, потому что я всхлипываю и судорожно хватаю воздух.
Рыдания продолжаются ровно до того момента, когда звенит колокольчик. Хорошо, что у нас есть запрет зрительного контакта, иначе мне было бы стыдно. Я выхожу к дневному свету, спускаюсь по склону холма и становлюсь под теплым послеполуденным солнцем. Среди волн благоговения возникает легкая тень сомнения. Это все реально или просто чушь? Может быть, это всего лишь облегчение после окончания четырехдневной агонии? Вспоминается анекдот, в котором парень бьется головой о стену, и когда его спрашивают, зачем он это делает, он отвечает: «Потому что когда я перестаю это делать, становится очень хорошо».
Но нет, волны счастья не кончаются. Все вокруг такое яркое, такое живое. Мне хорошо. Даже не просто хорошо – хорошо как никогда. Я понимаю опасность привязаться к этому ощущению, выжать последнюю каплю вкуса, как бывает с жевательной резинкой и таблеткой экстази. Но ведь это не синтетический эффект наркотика. Это в тысячу раз лучше, это самый сильный кайф в моей жизни.
Из носа сильно течет. Мне нечем его вытереть. Я сморкаюсь в свою руку и бреду, капая соплями, к ближайшему туалету, хихикая как дурачок.