Подпесок
Шрифт:
– Чего?!
– Говорю вам. Идите гляньте.
Руб влез рядом со мной, и ему осталось только согласиться.
– Ни фига себе, и точно, – смеясь, подтвердил он с ограды остальным. – Наверное, из-за нас несчастную козявку хватил сердечный приступ.
– Да ну?
– Или удар.
– Ох ты, – сказал я, – что же мы натворили?
– А что за собака?
Руб вышел из себя.
– А я, блин, знаю?! – заорал он на Сыра. – По-моему, этот… этот…
– Шпиц, – ответил я за него.
– А че это за фигня – шпиц?
– Ну, знаете, – объяснил Сыр остальным, – такая пушистая, на крысу похожая… Наверное, лаял, пока не надорвался.
Даже попугаи в клетке мрачно глядели вниз, на дохлую собачонку.
– Надо что-то делать, – сказал Руб.
– Например? Рот в рот?
– Гляди, она дрожит.
– О, ну здорово, ага.
Я спрыгнул к соседям, стянул с себя фуфайку и завернул в нее пса. Руб тоже перелез, а остальная братия зырила с изгороди, как мы гладим пушистую крысообразную собачку, раздумывая, в самом ли деле она отдает концы.
Минут через пятнадцать появился и сосед – пятидесятилетний чувак, у которого язык был злее, чем у нас всех вместе взятых. Вообще говоря, он, в принципе, держал себя в руках, когда метнулся во двор, обозвал нас так и эдак, подхватил своего шпица – по кличке Пушок, кстати, – и помчался к ветеринару.
– Как думаешь, выживет? – спрашивали мы друг друга, вернувшись к себе.
– Не знаю, чувак.
Мало-помалу все разошлись. Грег последним.
– Ну, мужик, – качал он головой, уходя, – я и забыл, как оно все у вас.
– Прежние деньки, ага?
– Точно. – Он кивнул. – Дурдом.
– Именно.
Все и правда было как в прежние времена, но я знал, что бессмысленно думать, будто они продолжатся. Мы оба знали, что в следующий раз он объявится, когда придет отдать долг или часть долга. Так уж оно обстояло в жизни.
Вечером случилось то, что должно было случиться. Сосед.
Он явился указать родичам, что они не в состоянии приглядеть за нами с Рубом, и поскольку только у Руба остались какие-то деньги, то он и заплатил мужику за ветеринара.
Кстати, со шпицем Миффи все обошлось. Это был просто слабенький сердечный припадок. Бедная собака-крыска.
Но для нашей мамули эта история оказалась, можно сказать, последней каплей.
Она усадила нас за кухонный стол, а сама ходила вокруг, орала на нас и отчитывала не дай-те бог. Она даже совала нам под нос деревянную ложку, хотя не лупила нас ею с тех пор, как мне исполнилось десять. Уверяю вас, мы поняли, что она запросто треснет по башке.
– Когда вы уже уйметесь? – орала она. – Сажать друг другу фонари, чертову соседскую собачку доводить до инфаркта. Это позорище… Мне за вас обоих стыдно. В который раз!
Даже отцу оставалось сидеть в углу, не открывая рта. Он не смел вставить и слова, боясь попасть под раздачу.
Под конец она совсем разъярилась, хватала очистки из кухонной раковины и, вместо того чтобы бросить в ведро, швыряла на пол, потом поднимала и швыряла снова, теперь мне под ноги.
– Вы как животные! – завопила она громче прежнего. А закончила фразой, которая, кажется, неизменно задевала нас больше всего:
– Пора взрослеть!
Нечего и говорить, что мы с Рубом собрали разбросанный мусор и вынесли за дверь, где и остались. Возвращаться в дом мы боялись.
Сара из окна смотрела на нас и, качая головой, улыбалась сквозь боль. Смеялась, и от этого мы и сами немного развеселились. К Рубу тут же вернулась его решимость.
– Мы обязательно выловим этого Паттерсона, – сказал он, – Не думай.
– Надо, надо, – согласился я.
Потом, ближе к ночи, я размышлял о событиях дня: ведь теперь я был должен Рубу еще и свою половину ветеринарного счета. Дела и впрямь покатились под гору, говорю вам.
– Чертов шпиц, – сказал я.
– Ха, – фыркнул Руб, – шпиц со слабым сердцем. Да уж, такое могло случиться только с нами.
Какой-то мужик стоит передо мной на проселочной дороге. Восход.
Смотрит на меня.
Я на него.
Стоим, между нами где-то метров десять, пока наконец я не нарушаю молчание.
– Ну? – спрашиваю я.
– Что «ну»? – слышу в ответ.
На мужике какой-то халат; мужик скребет бороду и пытается вытряхнуть камешек из сандалии.
– Ну, не знаю. – Это лучшее, что мне приходит в голову. – Ты, вообще, черт побери, во-первых, кто?
Он улыбается.
Смеется.
Стоит.
Подготовившись, повторяет вопрос и тут же отвечает:
– Кто я, черт побери? – Короткий смешок. – Я – Христос.
– Христос? Ты правда существуешь?
– А то, блин.
Я решаю Его проверить.
– Ну а тогда кто я?
– А мне все равно, кто ты. – И Он идет ко мне по дороге, все пытаясь вытряхнуть камень из тапка. – Чертовы сандалии. – Он шкрябает подошвой оземь, и продолжает: – А вот какой ты – это, знаешь ли, другое дело.
– И какой?
– Жалкий.
– Ага.
Я жму плечами, соглашаясь.