Подполковник Ковалев
Шрифт:
Самсонов поднял тонкую в запястье руку. Словно желая поскорее отвлечь всеобщее внимание от себя, сказал:
— Меня просил передать вам сердечный привет наш «генерал из суворовцев» Максим Иванович Гурыба. На следующем слете обещал непременно быть.
Посыпались вопросы:
— Где он?
— Что делает?
— Кибернетик, — скупо ответил Самсонов, — адрес его я вам дам.
— А на строевой был?
— Был. Комбатом.
— Чудеса!
— Собственный генерал!
Судьбы, судьбы… А ведь иные и трагично сложились. Скончался от ран, защищая границу в предгорьях Памира, Толя Бирюков, катастрофически утратил зрение Саша Смирнов… В единоборстве с тремя бандитами, напавшими ночью на незнакомую Илье женщину, погиб Кошелев.
Веденкин, словно прочитав мысли Ковалева, сказал:
— Мы все о живых… Но помянем добром и минутой молчания тех, кого нет на свете: генерала Полуэктова, полковников Зорина и Русанова, Семена Герасимовича Гаршева, капитана Героя Советского Союза Дадико Мамуашвили…
Все встали.
— Что произошло с Дадико? — тихо спросил Ковалев у Каменюки, когда они сели.
— Разбился при испытании самолета.
Мамуашвили вел самолет на посадку, когда обнаружил надвигавшуюся катастрофу. Ему разрешили катапультироваться, он отказался, боясь, что самолет упадет в густо населенном районе города. Сел в двухстах метрах от школы, но при этом погиб.
Перед Ковалевым возникло лицо Мамуашвили: упругие щеки, барашек волос. И обещание Дадико, что, когда станет капитаном, — поведет Володю в кино, угостит мороженым. «Вот и нет капитана», — с горечью думает Ковалев.
Снопков, о чем-то шепотом посовещавшись с Веденкиным, подошел к доске, кнопками прикрепил лист бумаги — над старыми фотографиями крупная чернильная надпись: «Кто есть кто?»
— А ну, красные кадеты, навались, узнавайте своих, — предложил Снопков, — и сообщите мне, в бюро розыска…
Мужчины сгрудились у доски, поднимались на цыпочки, выглядывали из-за плеча.
— Клянусь всеми пончиками мира, — воскликнул Авилкин, указывая пухлым пальцем на крохотную голову, — вот этот пацаненок — Кирюшка Голиков, у которого тогда пропали часы! Товарищ майор, — обратился он к Тутукину по старой памяти, — Голиков сейчас военным атташе…
— Громадяне! Это, ей-богу, я! — узнал себя в маленькой фигурке, с ведрами в руках, Ковалев.
— А вон, в углу мастерской… нынешний генерал Максим Гурыба.
— Геша, иди сюда… Посмотри на свои породистые родинки во времена нежного возраста.
— А это — Жорка из «штаба шпаргальщиков»…
— Нет, председатель «Комитета общественного спасения».
— Эти органы позже слились…
— Слушай, Осман-паша, ты помнишь, мы привесили гирю к донышку стула физика? — спрашивает Снопков.
Физик, обнаружив гирю, разразился гневной речью. Самое сильное ругательство у него было: «А-р-р-тиллерийские лошади!»
— А худенький, на коне, — наш художник Андрюшка Сурик… У него экзамены.
— И рядом — Венька… Его наградили медалью «За отвагу» — обезвредил фашистские мины под Курском… Сейчас — майор.
…Приоткрылась дверь в исторический кабинет. Дежурный по училищу передал какую-то бумажную полоску Веденкину. Виктор Николаевич потряс ею над головой, призывая к тишине.
— Получена телеграмма, — многозначительно сообщил он. — «Не смог приехать — родился сын. В честь Суворова назвал Александром. Обнимаю всех. Савва Братушкин».
Поднялся неимоверный шум.
— Савва еще на выпускном вечере обещал преподавателю русского языка присылать только телеграммы, чтобы не налепить ошибок!
— Ай да левый крайний!
— Роду Братушкина — многие лета!
Вскочили со своих мест Пашков и Каменюка.
Ковалев прокричал:
— Тихо! Есть предложение послать Савве ответ: «Поздравляем рождением сына. Следующего назови Михаилом в честь Кутузова. Слет суворовцев».
— Утвердить, — пробасил Пашков.
Где-то вдали пропела труба: «Бери ложку, бери бак, нету ложки, беги так!»
Несколькими минутами позже за дверью протопали в столовую мальчишеские ноги. Чей-то возмущенный голос произнес извечное:
— Суворовец Громов, не выходите из строя!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Володя, — тихо сказал Боканов Ковалеву, — Алексей Николаевич Беседа оставил письмо. Просит, чтобы мы поговорили с его орлятами. Так сказать, педагогический заказ…
— Но когда?
— Отсюда все пойдут в ресторан, а мы на тридцать-сорок минут задержимся…
— С удовольствием…
— Тогда пошли…
Когда Ковалеву было столько же, сколько его Петру сейчас, тридцатидвухлетний Боканов казался ему стариком. Теперь эта разница в годах словно бы стерлась, и свои сорок Владимир Петрович не воспринимал, как стариковские, а в Сергее Павловиче, хотя и продолжал чувствовать учителя, но не на столько уж старше его, Ковалева.
Вообще произошли странные сдвиги в возрастных представлениях: Каменюка выглядел ровесником Ковалева, Павел Анатольевич Авилкин — старше Снопкова. В детстве разница в три-четыре года казалась огромной, ныне орбиты сблизились.
Дежурный по училищу, молодой горбоносый майор, привел Боканова и Ковалева в свою комнату.
Под настенными часами стоял, с трубой, вдавленной в слегка приподнятое колено, парнишка из музвзвода. Он вытянулся при появлении офицеров.
— Алехин, трубите сбор! — приказал майор, и горнист вышел.