Подполковник Ковалев
Шрифт:
Когда Пашкова порой заносило, а бывало и такое, находил силы скручивать себя.
И если теперь у него в полку появлялся человек, чем-то напоминавший ему Осман-пашу, Геннадий Степанович строгой требовательностью и дружелюбием старался сократить для него сроки «очеловечивания».
— У тебя большая семья? — спросил Ковалев.
— Сам-пят. Сын учится в химическом институте, две девицы — на выданье. И жена Лариса. Ты, возможно, видел ее, когда мы учились в Ленинграде.
Лариса, после окончания консерватории, ездила всюду с Геннадием, куда посылали его служить. Где преподавала в музыкальной школе — и он отвозил ее за десятки километров на работу и привозил оттуда, — где давала концерты.
Пашков никогда не чинил ей препятствий в гастрольных поездках, хотя внутренне остро переживал и разлуки, и невозможность дать Ларисе, великолепной пианистке, большой простор.
Он порой даже поражался своей приверженности семье. Все эти, в юные годы напускные, замашки присяжного донжуана были смешным мальчишеством, не выражали, оказывается, его истинного существа.
— О твоих семейных делах мне писал Семен, — сказал Пашков.
— Он недавно переведен в наш военный округ, но я его не видел.
Павел Харитонович без конца дурачится, разыгрывает охмелевшего человека.
— А па-а-звольте вмешаться? — обращается он к Геннадию, и щелочки глаз на круглом лице становятся еще уже.
— Попробуй, — говорит Пашков, улыбаясь.
— А-а п-а-а-звольте не позволить? — Бритая голова безвольно качается.
Пашков смеется.
— Володька, — обращается Снопков совершенно трезвым голосом к другу. — Я извиняюсь, у меня соскакивает вопросик.
— Уже соскочил?
— Вот-вот соскочит… К тебе в полк корреспонденту приехать можно?
Снопков, командуя батальоном, заочно окончил в университете факультет журналистики, потом заведовал отделом боевой подготовки в окружной газете, а сейчас его взяли в аппарат «Красной звезды».
— Па-а-вел Харитонович, — в тон ему ответил Ковалев, — личным другом приезжай, корреспондентом — воздержись. Мешать будешь.
— Явная недооценка журналистского корпуса! — возмущенно говорит Снопков.
Вот неуемный колобок! О таких в детстве говорят, рисуя: «Точка, точка, запятая, минус — рожица кривая». Рожица у него была не кривая, а круглая, как блин, нос следовало изобразить не запятой, а продолговатым ноликом с двумя дырочками. У Снопкова плотная, но не расплывшаяся фигура, короткая шея.
Поддев на вилку соленый грибок и плотоядно облизываясь, он говорит:
— Я недавно на Белоярской атомной электростанции был… Так, верите ли, немножко подзарядил ее…
— Па-а-вел Хари-то-нович, — пытается образумить друга Ковалев, — остепенитесь!
— Это не по мне! — бурчит Снопков и, отправив грибок в рот, подсаживается к Самсонову.
— Ты Гурыбу давно видел?
— В этом месяце. Он — мой научный руководитель.
Гурыба начал как строевой офицер, но затем был взят в адъюнктуру и, по важности работы, минуя кандидатскую ступеньку, сразу защитил докторскую диссертацию по алгоритмам.
— Ну Гура, ну молодец! — восхищенно воскликнул Снопков, услышав обо всем этом, и пропел:
— Как хорошо быть генералом, Как хорошо быть генералом…Сделав паузу, неожиданно закончил:
— Но и не плохо быть майором, Разве же плохо быть майором?Его успокоили, что совсем не плохо.
— А как себя Гура держит? — теперь уже с чисто профессиональной заинтересованностью начал выпытывать Снопков у Самсонова. — Не чванится?
— Нисколько. Очень душевный, любит вспоминать суворовское: как дрессировал хромую галку, как мы вместе, во время побега, засыпали свои следы табаком, как жевали щавель в излюбленном углу, за конюшнями. Алексей Николаевич Беседа, приезжая в Москву, непременно у него останавливается. И тогда начинается: «Помните, как вы меня отучили высоты бояться?.. А какой рев сиротинушка поднял, когда у его нижней рубашки не оказалось одной пуговицы?»
— Как Гура выглядит? — продолжал допытываться Снопков.
Как все мужчины невысокого роста, Гурыба иногда пытался словно бы немного приподнять себя на носках. Он скорее походил на юношу в генеральской форме. Но об этом Самсонову почему-то не хотелось говорить.
— Невысокий. Подвижный, — сказал он, — между прочим, полушутливо, полусерьезно сетовал, что «нетипичный генерал». Живота приметного нет, двух подбородков тоже. Несолидно! Что предпринять, советовался.
— Обменяться опытом с Авилкой, — довольно бесцеремонно расхохотался Снопков, поглядев на подсевшего Павла Анатольевича. — Ну а увлечения у Максима какие? — продолжал он дотошный расспрос.
— Ярый теннисист! Страшно сердится, если проигрывает… Коллекционирует открытки. У него их десять тысяч. Страсть любит певчих птиц… Между прочим, у Максима Ивановича частым гостем бывает майор Самарцев. Он сейчас, действительно, в академии преподает… Ну, всю анкету заполнил? — улыбнулся Самсонов.
— Нет еще: жена, дети?
— Жена у Максима Ивановича микробиолог, а детей, увы, нет…
— В струю Гура попал, — заметил Авилкин с видом человека, хорошо знающего жизнь.
— Не скажи, — возразил Снопков, — как нет царя в голове, никакая струя не поможет.
— Да, это так, — легко согласился Авилкин.
— Вот бы о ком очерк написать! — мечтательно произнес Павел Харитонович. — Ты можешь устроить мне встречу? — энергично повернулся он к Самсонову.