Подробности войны
Шрифт:
– Товарищ капитан, я сон сегодня видел.
– Официантку, наверно?
– спросил я.
– Нет. Капитана Чижа. Мы идем с вами в нашу землянку, а он стоит в дверях с автоматом и не пускает нас и будто бы говорит: "Это моя!" Так и кричит: "Моя, моя теперь землянка!"
Утром я толкнулся в домик, в котором размещался начальник отдела кадров.
– Разрешите, товарищ полковник?
За столом сидел Мухоедов. Я его сразу узнал. Он, по-моему, стал еще крупнее, потому что раздался вширь, был уверен в себе, чувствовалось, что он приобщен к
– А-а-а, - радостно протянул он, - сибирская непромокаемая, заходи!
Я доложил, что прибыл в его распоряжение.
Мухоедов не встал, видимо, опасаясь удариться головой о потолок, а, наоборот, предложил мне сесть.
– Так вот, дорогой, - сказал, когда я уселся в ожидании, - прибыть-то ты прибыл, а вот что с тобой делать, ума не приложу. Понимаешь, в чем дело. Звонил Вержбицкий. Убило этого, как его, фамилия птичья такая... Стриж, что ли?
– Капитан Чиж?
– подсказал я, чувствуя, как внутри у меня все оседает, и в то же время надеясь, что убило кого-то другого.
– Да, капитан Чиж. Сегодня ночью. В землянку болванкой ударило. Всех наповал, кто был.
Посидели молча. Откровенно говоря, Чижа мне было жалко.
– Поезжай домой. Поезжай, дорогой. А учиться - потом, - говорил мне Мухоедов.
– Вот кончится война, и выучишься. Видно, не судьба...
Когда я вышел от Мухоедова, на меня набросился ординарец - налетел, как вихрь. Ликуя и радуясь, он спросил:
– Товарищ капитан, домой, говорят, поедем?
Я на него прикрикнул:
– Какого черта ты прыгаешь? Какого дьявола радуешься?
А у того улыбка до ушей:
– Товарищ капитан, мне писарь говорит: "Домой поедешь с капитаном своим. Убило там кого-то. Твоего капитана возвращают". И я прямо сюда.
Уже в телеге Анатолий снова начал свои песни:
– Вот, товарищ капитан, все обрадуются! Праздник-то будет! Уж выпьем за ваше здоровье! И знаете что, товарищ капитан, я подумал? Приедем мы домой с вами, на Великую, а вас все спрашивать будут: "Как там в Москве-то живут?" А?
– Сукин ты сын, вот ты кто, - попытался я грубостью умерить его пыл.
Но ординарец не унимался. Ему теперь все было нипочем!
– Видите, товарищ капитан, как она хвостом-то весело машет, - кричал он, указывая на кобылу.
– Тоже радуется. Чует, что домой я не один еду. Вас везу.
И мне показалось, что я его все-таки здорово распустил, моего ординарца. Вот он и пользуется моей добротой.
КОМИССАР
В перерыв между боями, когда наступало долгожданное затишье, комиссар любил зайти к нам и побеседовать. Так, ни о чем, куда поведет разговор.
– У нас в Сибири народ рослый, - начал он как-то, хитро прищуриваясь и стараясь раскурить трубку, в которой что-то сначала потрескивало, а потом стало стрелять искрами.
При этом он искоса поглядывал на меня и, видимо, уловив на моем лице нечто, похожее на усмешку, сказал:
– А Что? Неправда? Ты не смотри на меня. Комиссар был малого роста, худой и старый на вид.
– Да я на вас, Стапан Данилович, не гляжу, - начал оправдываться я.
– Ты вспомни, какой у нас комдив был на Северо-Западном. Два метра. А командир шестнадцатого полка? Помнишь, ругался, что траншеи мелко роем. Ему ходить было трудно - нагибаться приходилось. Оба из Омска.
Я молча соглашался с комиссаром - он был старше меня не только по должности и званию, но и по возрасту, лет на семнадцать.
– Вот ты слушаешь и молчишь, - тянул он свою нить разговора, - а в душе небось смеешься. Тоже, мол, сибиряк. А я таким себя и не считаю. Меня родители в Сибирь привезли, когда мне семнадцать лет было, в двадцать третьем году, Ты, по-видимому, тогда только родился?
Я подтвердил.
– Ну вот, так я в то время: приехал в Тару, под Омск, да и женился сразу, - продолжал воспоминания комиссар.
– Выходит, ты вполне мог моим сыном быть. А все потому женился рано, что в волком партии работать устроился. Для такого учреждения холостяк-то не подходил. Серьезный туда нужен был человек, семейный.
Он ухмылялся, и я не мог понять, в шутку он говорит или всерьез. Он снова предпринял усилия, чтобы разжечь табак, и на этот раз ему удалось. Степан Данилович выпустил дым через нос и остался доволен.
Филличевый табак, который в военное время курила вся армия, не так просто было разжечь, а особенно в трубке.
– Так я тебе почему про женитьбу-то говорю? А все потому же. Жену я взял сибирячку, не какую-нибудь приезжую, а коренную. Вот она мне сначала девочку, а потом двух парней и родила, да таких, что куда с добром. Ну о девочке особый разговор. А парни уже сейчас повыше тебя будут на целую голову. Вот ты и улыбайся после этого. Им, когда я уходил, было одному шестнадцать, а другому четырнадцать.
Правда, дочь мелковата вышла, в меня, но зато красива, вся Тара с ума сходила, пока замуж не вышла. А нашла себе такого парня, что смотреть страшно, до чего велик и силен. Я его "гардеробом" звал. Как сядет за стол, будто гардероб поставят, настолько высок и широк. А тихий - мухи не обидит.
Комиссар волновался и быстро говорил, чтобы скрыть волнение:
– Воюет где-то сейчас. Но чую нутром, недалеко от нас. По письмам догадываюсь.
И тут, словно опомнившись и застеснявшись оттого, что разоткровенничался, вдруг ни с того ни с сего указал мне:
– Ты, Перелазов, за оружием в роте плохо следишь. Я смотрел у часовых. У одного патронник забит грязью так, что патрон не досылается, а у другого канал ствола ржавчиной зарос. Проверь. В следующий раз накажу. Понял?
Я понял, и комиссар легко выскочил из землянки, сказав на прощание:
– Не выходи. Сам дорогу знаю. Я все-таки раздвинул шуршащие обледеневшие накидки, прикрывавшие вход, и посмотрел вслед комиссару. В длинном не по росту полушубке, с подвернутыми рукавами и подшитых растоптанных валенках, он был похож на дельного, работящего деревенского мужика из хорошего колхоза, если бы не ремни, кобура с пистолетом и полевая сумка, до отказа набитая неизвестно чем, что, однако, невольно придавало ему вид военного человека.