Подручный смерти
Шрифт:
И вот на девятый вечер, незадолго до полуночи, произошло именно то, чего я ждал.
Ральф спускался по лестнице, сунув руки в карманы джинсов и насвистывая какую-то мелодию, да так скверно, что не узнать ее было невозможно. Перед тем, как открыть свой «мерседес», он внимательно огляделся, включил зажигание и врубил на полную катушку магнитолу.
Я тронулся за ним, лишь когда он съехал с пандуса стоянки. И когда он пересекал по мосту канал, направляясь к вокзалу, я сел ему на хвост, пристроившись на безопасном расстоянии. В зеркало заднего вида он глянул только раз, когда остановился на красный свет, но я столько лет прожил невидимкой,
Он проехал еще с полмили и припарковался перед складом, который от остальных отличала огромная красная цифра «9» над входом. Я в тот же миг заглушил двигатель и весь обратился в слух. Как только Ральф вылез из машины, я заметил слева от склада еще один автомобиль – «лендровер» с девизом на боку: «ЛОНДОНСКИЙ ЗООПАРК – ОХРАНА ПРИРОДЫ В ДЕЙСТВИИ». Мощная волна адреналина прояснила мою голову, вторая волна обострила чувства и напрягла каждый мускул. Мне как-то не верилось, что здесь будет проходить форум по защите животных.
Я подхватил с заднего сиденья камеру, телеобъектив и диктофон и вылез из машины. Стоял сухой и холодный осенний вечер, на ясном небе сияла полная луна. Студеный воздух после шести часов непрерывного сидения в машине казался более чем бодрящим. Здесь, если не учитывать далекий гул автострады, царила зловещая тишина – как в городе с привидениями. Я энергично пробежался вдоль насыпи и в один миг пересек дорогу к складу, молясь, чтобы Ральф не торопился, чем бы он там ни занимался. Беспокоился я напрасно: в деле спешить он не любил.
Склад напоминал ангар для небольшого самолета – красное кирпичное здание с наклонной крышей из рифленого железа. Единственный вход – массивная стальная дверь с пластиковой табличкой. Но я не собирался входить и начинать фотографировать. Еще из машины я заметил под крышей три больших окна, и после небольшой разведки обнаружил на задней стене пожарную лестницу. Она начиналась на высоте восьми футов и доходила до верха. Я подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, медленно подтянулся и полез вверх. Холодный металл обжигал пальцы, вокруг лица клубился пар от дыхания.
Наклон крыши, к моему облегчению, оказался не очень крутым. На высоте я никогда не чувствовал себя комфортно, и, хотя карниз находился всего в тридцати футах от земли, мысль о том, что я могу свалиться, приводила меня в ужас. Мне стало значительно лучше, когда я совершил рискованный маневр, перебравшись с верхней ступени лестницы на конек крыши, и нащупал под собой прочную ребристую сталь. Медленно и крайне осторожно, опасаясь, что крыша вот-вот провалится, я пополз на животе к ближайшему окну.
В тот момент, когда я заглянул внутрь, по насыпи гулко прокатился поезд. Я вздрогнул от неожиданности, сполз на пару футов вниз и чуть не выронил камеру. Приподняв голову, я увидел семь вагонов – мелькающие полосы желтых огней посреди ночной мглы.
Моей задачей было добыть улики, а не изучать мотивы. Я не знал, зачем Ральф приехал на этот заброшенный склад, не знал ни имени его компаньона, ни какого рода отношения их связывали. Я не имел ни малейшего представления, для чего они привезли высокого, худощавого, хорошо одетого мужчину, связали ему запястья и подвесили на перекладину.
Я привинтил к камере телевик и сделал первый снимок: муж Эми впечатывает кулак в живот мужчины; сообщник стоит в паре ярдов от
Но стоило отложить камеру, как на меня обрушилось все – и боль жертвы, и жестокость Ральфа, и собственное бессилие. Я полностью сконцентрировался на деталях сцены, старался удержать равновесие и снимал голые факты. На потолке склада висела мощная лампа, свет ее вычерчивал на бетонном полу небольшую арену. Ральф стоял в полумраке, на краю светового круга, и курил сигарету. Его неказистый сообщник оказался намного ниже ростом и с большой лысиной. Он непрестанно ходил вокруг пленника и останавливался лишь для того, чтобы замахнуться на него или ударить. В правой руке он держал яркую зеленую папку, постукивал по ней толстым указательным пальцем и временами помахивал ею перед лицом жертвы. Судя по слабым отголоскам и движениям головы, он громко орал, но толком я ничего не слышал. Диктофон оказался бесполезен. Затем я увидел, как сообщник отшвырнул папку, и ее содержимое высыпалось на бетон, словно на пол плеснули белой краской. После этого он разул мужчину, снял с него носки, ушел в полумрак и вернулся с тяжелым железным прутом. Вторая фотография: сообщник бьет пленника прутом по голым ступням; жертва выгибается и запрокидывает голову; кляп изо рта выпадает.
В круге света появляется Ральф с улыбкой на лице. Я ощутил наплыв ужаса, унижения и страха. Третий кадр я сделал через мгновение: Ральф гасит окурок о запястье левой руки жертвы. Отсняв двенадцать кадров, я сменил пленку и сделал еще столько же. Я мог смотреть на происходящее только через объектив. Мне требовался щит от чужой боли.
В эту ночь мне открылось, что человеческое тело в действительности гораздо уязвимее, чем я себе представлял. Я увидел, что конечности гнутся, словно пластик, кости ломаются с помощью простейших предметов, а зубы выбиваются одним ударом кулака. Я узнал, что тело настолько податливо, что нож режет его под небольшим нажимом, и настолько чувствительно, что малейший нагрев заставляет его корчиться. Если приложить достаточно силы, с телом можно делать абсолютно все. А жизнь из него можно выбить одним-единственным ударом.
Мне так и не удалось уберечься от боли. Она оказалась слишком сильна. Вылетела с духом жертвы, прошла сквозь оконное стекло, просочилась в линзу объектива, нашла трещину в моем панцире и тайком пробралась в душу.
Там она и по сей день.
Одна голова хорошо, а три лучше
Смерть ждал меня на лестнице у склада, держа в руках вожделенную мечту садомазохиста – длинный кожаный поводок с тремя шипованными ошейниками.
– Для чего это?
– Ступай за мной, – ответил он с таинственным видом.
– Подождите, – остановил я его, – сначала скажите мне правду.
Он обернулся и приподнял брови.
– Только честно. Как я выгляжу?
– Ну, в общем-то, не ахти, – ответил он, нахмурившись.
Мы спустились по лестнице, свернули в узкий коридор, затем направо и двинулись к моей комнате. В конце коридора находилась деревянная дверь со стеклом из цветной мозаики, основным мотивом которой был оскаленный череп. За дверью открывался небольшой лестничный пролет, далее – большой запущенный сад. Лестница, зеркальное отражение той, что у фасада здания, делала виток к подвалу, но мы проследовали дальше, через травяные заросли, по гравиевой дорожке. Она вела к строению, которое издалека показалось мне маленьким сараем. Смерть придержал меня у высокой железной калитки – прямо за ней начиналась дорога к дальнему лугу.