Подруги
Шрифт:
Улыбка сбегает с ее лица. Игра продолжается в полном молчании. Минетта попадает в «долговую тюрьму». Наверху беспокойно бормочет, шепчет что-то во сне Доля. Вдалеке громыхают раскаты грома. Окна раскрыты, шторы не задернуты: Эдгар должен чувствовать ночь и природу, он должен взять от отдыха все. Оконные квадраты глухой черноты, словно на детском рисунке, вставлены в белые стены; они пугают Минетту. Что там — за ними? Ей чудится, будто здесь, в доме, слова повторяет эхо. Громко гремят кости, и этот стук таит в себе тайный смысл, о котором жутко подумать. Может быть, Некто прислушивается, Некто подглядывает за ними?
Доля вскрикивает. Минетта поднимается:
— Пойду посмотрю, как она.
— В полном порядке, — отрезает Эдгар. — Не суетись.
— Она может перепугаться, —
— Чего? — вкрадчиво и недобро интересуется Эдгар. — Чего можно здесь испугаться?
Его раздражают вечные страхи Минетты, особенно здесь, на отдыхе, его бесит предположение, что в природе может таиться угроза. Он любит уединение и тишину, и его возмущают эти глупые горожане, боящиеся природы. Минетта и Доля, считает он, типичные порождения города, а вот они с Минни — в упорстве характера, зрелости чувств и души — настоящие дети природы, только волей судьбы обреченные на городское существование.
— Сегодня так жарко. И она в незнакомом месте, — упорствует Минетта.
— Она в восхитительном месте, — отвечает Эдгар. — Конечно, может, ей что-нибудь и приснилось.
Доля затихла, и Минетта вздыхает с облегчением. Если Долю мучают кошмары, в этом, конечно, повинна она, Минетта, — тем, что, во-первых, закатила ей оплеуху, а во-вторых, что вообще умудрилась произвести на свет такое дитя — типичное городское создание, страдающее от солнца и перегревов.
— Что в имени, то и в натуре, — говорит Минетта.
— В маму, — констатирует Эдгар. — Кстати, Минетта, в прошлый раз ты забыла о штрафе, когда угодила в тюрьму. Пятьдесят фунтов. Так что посиди там и подожди, пока тебе выпадет дубль.
— А разве нельзя заплатить в этом круге?
— Нельзя, — отвечает Эдгар.
Они потеряли инструкцию с правилами. Все пропажи в доме на совести Минетты, а потому согласиться с законами, установленными Эдгаром, — значит только принять справедливую кару. Минетта остается в тюрьме.
Что в имени, то и в натуре. Имена детям давал Эдгар, не Минетта. Роды расстраивали ее рассудок, она делалась невыносимой — так говорил Эдгар, — и Минетта старалась поверить в правоту этих слов, когда, изнемогая от боли, под его равнодушным, а порой недовольным взглядом пыталась дать грудь и придумать младенцу имя, но не могла, ибо все имена, что нравились ей, отвергались Эдгаром. А между тем, ради удобства, в ожидании компромисса, она стала звать их первенца «Мини» — такое прелестное, крохотное дитя, — но, когда Эдгар явился домой со свидетельством о рождении, она, холодея от ужаса, прочла имя «Минни», на что он сказал: «Я полагал, что ты этого хочешь, ведь это твоя идея, государство не может ждать вечно, пока ты наконец соизволишь решить; я проторчал там все утро, хотя должен был находиться в музее, я едва держусь на ногах. Ты умеешь быть хоть за что-нибудь благодарной? И вообще, заставь ребенка спать по ночам, пока я не свихнулся». Что она могла возразить? Или исправить? Дело сделано: Минни. Минни Маус, мышонок. Но как ни странно, имя подходило ребенку, а может быть, просто не могло унизить ее — нежную, очаровательную малышку, папину радость, да и мамину тоже.
Минетта прикрывается Минни, как ревностные католики святыми-заступниками.
Минни, узнай, что твой папа будет на завтрак. Минни, спроси у него, мы куда-нибудь сходим сегодня?
После рождения Доли Минетта была куда крепче и веселее. И Эдгар был неожиданно добр и покладист. (Минетта потеряла работу; это было немыслимо трудно — работать, воспитывать шестилетнюю Минни, ожидая второго ребенка — Минетта забеременела по глупой случайности, забыв о таблетке, — и заниматься хозяйством: бегать по магазинам, следить за порядком, не говоря уж о стирке. Они не покупали стиральной машины: вся эта домашняя техника, считал Эдгар — и, разумеется, справедливо, — дорого стоит, от нее много шума и значительно меньше толку — она в общем-то не экономит труд. Что-то лишнее, чем-то приходилось пожертвовать, и в жертву принесли службу Минетты — надо сказать, в самое время, ибо она была уже на грани безумия. В музее дела идут превосходно, а эти гроши, что приносит она, увеличивают налог, который взимают с Эдгара. Так утверждал он. Минетта пыталась ему втолковать, что налоги взимают раздельно, но он и слушать ее не хотел.) И все же после родов, полулежа в постели и держа его за руку, Минетта вдруг ощутила себя такой непривычно счастливой, свободной и безработной — да, он прав, работа действительно изнуряет ее, и, что хуже всего, это бессмысленная, наносящая обществу вред работа среди пустых и ничтожных приспособленцев, — что пошутила, слушая горькие вопли младенца: «Надо назвать ее О Семи Скорбях. Девой О Семи Скорбях. Это будет в самую точку. Что в имени, то и в натуре». О неразумная Минетта! Через неделю он принес свидетельство о рождении: Дола. Долорес. Скорбная доля…
— О господи! — заорал он. — Женщина, ты в своем уме? Ты сама пожелала Долорес. Разве не ты сказала — Семь Скорбей? Я поймал тебя на слове. Я только исполнил твое желание.
— Я этого не говорила, — прорыдала она, обессилев от слабости, от его крика, от внезапного исчезновения доброты и терпения.
— Мне что, обеспечить свидетелей? — Эдгар был вне себя от бешенства.
Спустя год она забеременела опять. И сделала аборт. Третий ребенок был ей не под силу. Эдгар считал, что не под силу, хотя не сказал ни слова, и бремя решения легло целиком на нее. Но он был прав, конечно же, прав. Действительно не под силу.
Минетта уладила все формальности, сама заказала машину и поехала в лечебницу; а наутро вернулась домой — на такси. Эдгар заплатил половину.
Эдгар, Минетта, Минни и Доля. Вполне достаточно.
Минетта начала ходить к психотерапевту. Раз в неделю. Так велел Эдгар: с ней стало невозможно жить. Несколько раз она сожгла весь обед. «Ты просто изводишь меня», — возмутился он и стал стряпать сам, не считаясь со вкусами и привычками всех остальных. Он знал лучше. Минетта, Минни и Доля быстро освоились с переменами. В конце концов, он готовил прекрасно — надо лишь приучить себя к чесноку, абсолютно во всем, начиная с яиц и кончая рыбой.
Минетта снова пошла работать. Глупо было бы ждать, что Эдгар станет платить за врача, к тому же расходы на электричество и газ выросли вдвое, несмотря на «ручной» метод домашнего хозяйства, так что заработок Минетты пришелся весьма кстати. Теперь все домашние счета оплачивала она, а недавно ей прибавили жалованье. Минетта возглавила группу из двадцати человек. Она умела легко и свободно ладить со всеми — клиентами, администрацией, оформителями, редакторами, секретаршами и ассистентами. В сравнении с Эдгаром и домом все было легко и просто. Только что ж тут особенного? Эдгар — вот реальная жизнь. А агентства — тут он, разумеется, прав — иллюзии, детские игры. Зажмурив глаза, щелкнул пальцами, оп-ля! — и готово: вообразил себя кем угодно. (Конечно, если у тебя хватит на это ветра в голове.) Ну а служащих можно переставлять и менять, как кукол в кукольном домике. Так что Эдгара нисколько не поразили успехи Минетты. Что ж тут особенного. А вот свет за собой она всегда забывает выключить, зато включает на полную мощность все батареи и возмутительно мерзнет от малейшего сквозняка.
Даже сегодня, в эту душную ночь, когда ртутный столбик по-прежнему держится у отметки восемьдесят по Фаренгейту и молнии вспарывают горизонт, она трясется от холода.
— Как можно мерзнуть в такую жару? — недоумевает Эдгар. Он покупает у Минни земельный участок. Обе карты «выходи из тюрьмы» у него, и банк ошибся в его пользу на 200 фунтов. Минни тоже преуспевает, торгуя с отцом на равных. Минетта опять в тюрьме.
— Как темно на дворе, — бормочет она.
— Конечно, — отзывается он. — Здесь же не город. Ты ведь скучаешь по городу?
Обвинение, не констатация факта.
Дом стоит на склоне холма: болото вверху, болото внизу, болото вторгается на тропинку, бегущую от вершины к подножию. Все окна распахнуты настежь, заходи кто желает, дом с его обитателями во власти Неведомого: все тайные силы, что стремятся с холма в долину, проносятся сквозь него. Так думает Минетта. Как она смеет так говорить? Она, горожанка, заслоняет Эдгару свет его ожиданий, она не дает ему чувствовать, впитывать от земли первозданные силы!