Подружки

Фаррер Клод

– Но уверяю вас. Можете спросить у Рыжки.

– Как так? В самом деле? О! Но тогда…

Веки совсем закрылись, прикрывая нескромно блестящий взгляд:

– Тогда… Если дела в таком положении. Я понимаю, что вам необходимо найти монет. Но это чрезвычайно просто – ступайте в ломбард. За ваше колье, – да, под колье, которое я продал вам на днях, – вам дадут не меньше шестидесяти-семидесяти франков.

– Шестьдесят франков под залог колье, за которое я вам должна четыреста?

– Ну да! Черт возьми! Ведь вы сами знаете, что такое ломбард: скверная штука. Под четырнадцать каратов золота они дают очень мало.

– О!

– Но если вам мало шестидесяти франков, ведь вы можете продать это колье.

– Вы не купили бы его снова, господин Селадон?

– Я? Упаси меня бог!.. Что бы мне сказала госпожа Селадон. Кроме того, у меня нет денег, подумайте только! – ни одного луидора! Нет, купить его снова я не в состоянии. Но я знаю кое-кого, кому хотелось иметь это колье еще раньше вас. Мы только разошлись в цене, а то… Может быть, теперь… Угодно будет вам, чтобы я известил это лицо? Он мог бы приехать к вам, как бы случайно. Вас это ни к чему не обяжет. Так как же? Прислать его к вам завтра утром? Или даже, если удастся, сегодня вечером? Он проживает в Мурильоне совсем недалеко от вас.

Ящички водевиля открывались и закрывались с изумительной точностью.

Два часа спустя дело было улажено. Птичка угодила головой прямехонько в искусно протянутую сеть: Селадон, мошенник, ростовщик, поверенный и обольститель, лишний раз не потерял даром день.

Когда Селадон, обольститель, мошенник, поверенный и ростовщик, несколько дней спустя появился на вилле Шишурль, Селия с изумлением услышала неожиданные для нее речи.

– Милая дамочка, – начал посетитель в виде приветствия, – у меня есть для вас подарочек… Поступите так, как я того хочу, и завтра же ваша копилка будет полна золота и серебра!

И усевшись – Селия обратила внимание на то, что Селадон впервые сел без приглашения, – он стал входить в разные подробности, беззастенчиво и свободно.

Дело шло – что может быть естественнее? – об одном господине, который домогался чести спать в постели Селии два раза в неделю.

– Я вам за него ручаюсь, милая дамочка. Настоящий барин, светский человек! О! Я могу даже назвать вам его имя, я вполне полагаюсь на вашу скромность: господин Мердассу, оптовый торговец маслом! Он видел вас раз шесть в «Цесарке», куда он ходит по вечерам выкурить свою манилию, [32] и вот он «сдурел» от вас, говоря его же словами. Короче сказать, он делает вам предложение, равного которому и быть не может: по вторникам и по субботам он будет вечером приходить к вам, он будет проводить у вас часика два, – сиеста, понимаете ли. Все остальное время вы будете хорошо вести себя, то есть вы будете делать все, что вам вздумается, но только втихомолочку, понимаете? И за это он предлагает вам в месяц тысячу двести франков, роскошный туалет, ложу в театре и автомобиль для прогулок по четвергам. Здорово, а?.. Такое предложение можно получить только через Селадона.

32

Манилия – манильская сигара.

Селия слушала не двигаясь, прикусив зубами язык.

– Разумеется, – продолжал посредник, – я рассказал вам все только в общих чертах. Но из такого положения можно выжать все что угодно, если только уметь взяться за дело. Знаете ли вы, сколько вы должны мне, милая дамочка? Тысячу франков, говорите вы? Вы смеетесь, что ли? Тысячу франков, которые я вам одолжил, да. Но на какую сумму вы накупили у меня драгоценностей? Вы сами этого не знаете. Понятно! Красотка вроде вас никогда не знает, сколько она должна. Всего вы должны мне, округляя цифру, больше трех тысяч франков. Не пугайтесь, прошу вас, – не все ли вам равно, три тысячи или шесть тысяч? Платить будет господин Мердассу, я вам расскажу сейчас подробно.

Селия задумалась, продолжая сидеть без движения, и две складки обозначились около ее рта.

Первым ее движением – быть может, правильным? – было возмутиться. Чего он совался, этот человек? Но через несколько мгновений…

В самом деле, было над чем подумать. И Селия думала. Торговец маслом – светский человек – не был скупердяем. Селия вспомнила все эти Мулен-Ружи и Фоли-Бержеры, она не успела еще забыть их. В те времена она, не раздумывая, бросилась бы на шею любому Мердассу.

Мердассу?.. Теперь Селия вспомнила его. Шестьдесять пять лет. Заостренный живот с украшенной кучей брелков цепочкой. Череп еще более заостренный, чем живот, и прыщеватое лицо с желтоватой растительностью. Совсем некрасив, разумеется. Но богат. В «Цесарке» многие женщины бросали ему, проходя мимо, многозначительные взгляды. Многие женщины – все бедные дебютантки – те, кого можно увидеть столпившимися в первой комнате, с жалкой улыбкой вечно ожидающие клиента.

И Селия внезапно почувствовала, что у нее горят виски, и в то же самое время ее зубы в бешенстве закусили язык. Она?.. Она, Селия? Селия, друг Мандаринши, друг Лоеака, друг Л'Эстисака. Она тоже будет делать глазки тому же самому гражданину Мердассу? Совсем так, как это делают в первой комнате «Цесарки» бедные девочки с панели, толпящиеся там стадом?.. О! Будь что будет!.. Нет!

– Ежемесячно: тысяча двести франков, прекрасный туалет, хорошая ложа, автомобиль по четвергам…

Голос Селадона, казалось, начинал выводить Те Deum… [33]

33

«Тебя Боже [славим]»… (лат.), католическая благодарственная молитва.

Ну да, черт возьми! Селия знала не хуже Селадона, что торговцы маслом в Тулоне богаче, чем флотские офицеры. Ну да, черт возьми! Та, кто хочет разыгрывать на табуретах бара роль шикарной женщины в соболях, в английских кружевах, та должна повернуться спиной к нищим представителям флота и постучаться у дверей лавки какого-нибудь Мердассу. Но только вот что. В этих лавках, пусть даже они вызолочены до дверной ручки включительно, вероятно, мало думают о прелюдах в до мажоре и о сонетах Хозе-Мари?

– В состав прекрасного туалета входят, разумеется, и шляпы, ботинки, белье и все прочее. И… Это между нами, – мы сюда не включили еще и меха и кружева.

Недовольное движение сделалось вполне определенным. Селия раздумчиво оборвала апологета:

– Господин Селадон, я вам очень благодарна. Но я не хочу.

– Что такое? – спросил он…

Она ясно ответила:

– Я не хочу господина Мердассу. И никакого другого. Я уже сказала вам: я хочу пробыть одна еще несколько недель. Вот и все!

– Вот и все? – повторил Селадон, высоко подняв брови.

Он тяжело дышал. Потом он сказал немного изменившимся голосом:

– Вы не подумали, деточка. Вы хотите побыть одни? Вы действительно говорили мне это, но тогда вы могли говорить это. У вас были деньги, у вас не было долгов, при таких условиях можно делать все, что заблагорассудится. Теперь совсем другое дело: у вас нет ничего, вы должны мне три тысячи франков. Как вы рассчитаетесь со мной, если будете отказываться от всех господ Мердассу?