Подружки
Шрифт:
Все слушали его, как вдруг еще раз прозвенел колокольчик у входа. Лоеак подумал, что это Селия. Но это оказались Мандаринша и Доре; их приход прервал рассказ Китайца.
Доре сразу набросилась с комплиментами на Рабефа:
– Дорогой мой доктор, я только что восхищалась двумя совсем новенькими и нарядными велосипедами, которые стоят у вас в передней. Держу пари, что это опять подарок вашей жене. Ну, вы действительно щедрый человек.
Рабеф небрежно отмахнулся. Но маркиза настаивала:
– Да, да! Таких любовников, как вы, больше не бывает. Она сказала мне на ушко и под страшным секретом,
Рабеф помедлил, пока Мандаринша не разложила за уже приготовленной ширмой ларец со своим куревом. И сказал:
– Селии нет здесь сегодня вечером. Извините и ее, и меня: сегодня я один принимаю вас всех.
– Нет здесь? Где же она?
Маркиза в изумлении осматривала всю комнату, а Мандаринша, бросив и ларец, и циновку, быстро появилась в гостиной.
Тогда Рабеф решился все объяснить и начал очень спокойным тоном:
– Селия уехала вчера перед обедом, даже не предупредив меня. Но я совсем не волнуюсь. Соседи сочли нужным неоднократно поставить меня в известность о том, что она уехала не одна.
Доре ударила себя по лбу:
– Пейрас!
Рабеф кивнул:
– Пейрас!
Потом сказал еще спокойнее:
– Впрочем, это не имеет никакого значения. Хотите выпить портвейна перед чаем?
И стал наполнять рюмки, стоявшие на круглом столике. Лоеак передал первые две рюмки дамам. Потом повернулся к Рабефу:
– Не имеет никакого значения, – как вы понимаете это? – спросил он, поддавшись наконец любопытству.
Рабеф сразу же ответил ему:
– Никакого значения, оттого что случится одно из двух: либо Пейрас оставит у себя эту молодую особу, и в этом случае все обстоит благополучно, так как это то, чего она всегда в глубине души желала; либо они расстанутся, и она вернется. В этом случае все обстоит столь же благополучно, быть может, даже более благополучно.
Л'Эстисак подошел к Рабефу и положил руку ему на плечо:
– Ну а как же вы, старина?
– Я? – спросил доктор все тем же спокойным тоном. – Я?.. Ну, это имеет еще меньше значения. Китаец, друг мой! Ведь вы начали нам такой интересный рассказ.
Китаец послушно склонился, как вдруг произошло новое событие: Мандаринша, все время стоявшая посреди гостиной, не вернулась на свою циновку; Лоеак, который смотрел на нее все время, с удивлением вдруг увидел, что она открыла маленькую коробочку, висевшую у нее на шнурке, вынула оттуда крупную коричневатую пилюлю и раздавила ее в чайной ложечке.
– Что вы делаете? – спросил он.
– Хочу проглотить вот эту пилюлю, оттого что сегодня вечером мне будет некогда курить.
Она вылила в ложку, наполненную черным порошком, последние капли портвейна из рюмки. И проглотила это, как говорила.
– Как? – спросил Лоеак. – Вам сегодня будет некогда?
Она сделала гримасу, оттого что опиум был горький. И ответила еще немного сдавленными губами:
– Да, оттого что мне сейчас же нужно уезжать.
– Зачем?
– Разыскивать ее.
– Кого? Селию?
– Селию.
Ее перебил Рабеф:
– Мандаринша, дорогая моя. Прошу вас! Это касается только меня, меня одного. Оставьте все как есть. Ложитесь на вашу циновку. И не глотайте этих пилюль, они годны только на то, чтобы причинить вам спазмы желудка, с которыми вам придется повозиться.
Но Мандаринша была глуха, как статуя, и уже прикалывала свою шляпу. Рабеф дважды повторил:
– Я вас очень прошу.
И позвал на помощь Доре:
– Послушайте, – сказал он, – помогите мне ее удержать. Это просто сумасшествие.
– Нет! – ответила наконец Мандаринша. – Это не сумасшествие!..
Она была теперь совсем готова к отъезду. И взглянув на часы, висевшие у нее на той же цепочке, что и коробочка с опиумом, сказала:
– Без пяти одиннадцать. Я вскочу в предпоследний трамвай. В Половине двенадцатого я буду уже в «Цесарке». Там лакей, разумеется, будет знать, где находится Селия. И у меня хватит времени, пока она не станет возвращаться.
– Хватит времени на что?
– На то, чтобы поговорить с ней.
Рабеф пожал плечами:
– И вы полагаете, что она вас послушается. Но Мандаринша быстро повернулась к нему.
– О да! – сказала она. – Она меня послушается, будьте спокойны!
Доре спросила:
– Что же вы ей скажете?
Среди ночной тишины прозвучал вдалеке рожок трамвая. Мандаринша подобрала юбку левой рукой. И, почти уходя, сказала:
– Я скажу ей… Я скажу ей: «Дорогая моя, я советовала вам когда-то не заключать условия только для того, чтобы были уплачены ваши долги… Ну а теперь, когда условие заключено и долги уплачены…»
Она вдруг остановилась, внезапно застыдившись, и взглянула на Рабефа; он не дрогнул.
– Извините, что я так грубо говорю перед вами обо всем этом. Это, конечно, не слишком, не слишком деликатно с моей стороны. Но вы знаете, ведь никто не сравнится со мной в уменье класть ноги на стол. Но тем хуже! Вы умный человек, вы поймете. И вот это, именно это – слово в слово – я скажу Селии: что мы, женщины полусвета, в любви стараемся быть честнее всех других женщин. Прежде всего из самой простой и элементарной порядочности: любовник – это не муж; за ним нет ни жандармов, ни судей; он не может отомстить вам по закону ни разводом, ни тюрьмой, ни штрафом; он не может защищаться; он полагается во всем на нашу честь; дает дуракам возможность смеяться над ним! Поэтому, прежде всего, нужно быть низким человеком, чтобы предать беззащитного. Но такая низость – это бы еще куда ни шло: есть нечто поважнее! Это то, что для нас, женщин полусвета, любовь – ремесло, профессия, – не так ли, Л'Эстисак? Такая же почтенная профессия, как многие другие! А поэтому наша профессиональная честность заключается в том, чтобы вести себя в любви как следует, как должно, без обмана. Ты оплачиваешь мои платья настоящими голубыми кредитками и настоящими золотыми луидорами? Я отплачиваю тебе настоящими поцелуями и настоящими ласками. Один дает, другой возвращает равноценное. Женщина полусвета, которая берет деньги от мужчины, чтобы потом принадлежать ему одному, а через два дня убегает от него с первым попавшимся мальчишкой, нет, нет и нет. Я не хочу, чтобы Селия оказалась такой.