Подружки

Фаррер Клод

Все слушали его, как вдруг еще раз прозвенел колокольчик у входа. Лоеак подумал, что это Селия. Но это оказались Мандаринша и Доре; их приход прервал рассказ Китайца.

Доре сразу набросилась с комплиментами на Рабефа:

– Дорогой мой доктор, я только что восхищалась двумя совсем новенькими и нарядными велосипедами, которые стоят у вас в передней. Держу пари, что это опять подарок вашей жене. Ну, вы действительно щедрый человек.

Рабеф небрежно отмахнулся. Но маркиза настаивала:

– Да, да! Таких любовников, как вы, больше не бывает. Она сказала мне на ушко и под страшным секретом, что ей очень хотелось бы уметь кататься на велосипеде. Не могу представить, как вы ухитрились догадаться об этом. Кстати, где она сама, счастливая синьора? Надеюсь, не пошла освежиться на террасу под этаким дождем? И я, и Мандаринша чуть-чуть не утонули, пока добежали к вам от трамвая.

Рабеф помедлил, пока Мандаринша не разложила за уже приготовленной ширмой ларец со своим куревом. И сказал:

– Селии нет здесь сегодня вечером. Извините и ее, и меня: сегодня я один принимаю вас всех.

– Нет здесь? Где же она?

Маркиза в изумлении осматривала всю комнату, а Мандаринша, бросив и ларец, и циновку, быстро появилась в гостиной.

Тогда Рабеф решился все объяснить и начал очень спокойным тоном:

– Селия уехала вчера перед обедом, даже не предупредив меня. Но я совсем не волнуюсь. Соседи сочли нужным неоднократно поставить меня в известность о том, что она уехала не одна.

Доре ударила себя по лбу:

– Пейрас!

Рабеф кивнул:

– Пейрас!

Потом сказал еще спокойнее:

– Впрочем, это не имеет никакого значения. Хотите выпить портвейна перед чаем?

И стал наполнять рюмки, стоявшие на круглом столике. Лоеак передал первые две рюмки дамам. Потом повернулся к Рабефу:

– Не имеет никакого значения, – как вы понимаете это? – спросил он, поддавшись наконец любопытству.

Рабеф сразу же ответил ему:

– Никакого значения, оттого что случится одно из двух: либо Пейрас оставит у себя эту молодую особу, и в этом случае все обстоит благополучно, так как это то, чего она всегда в глубине души желала; либо они расстанутся, и она вернется. В этом случае все обстоит столь же благополучно, быть может, даже более благополучно.

Л'Эстисак подошел к Рабефу и положил руку ему на плечо:

– Ну а как же вы, старина?

– Я? – спросил доктор все тем же спокойным тоном. – Я?.. Ну, это имеет еще меньше значения. Китаец, друг мой! Ведь вы начали нам такой интересный рассказ.

Китаец послушно склонился, как вдруг произошло новое событие: Мандаринша, все время стоявшая посреди гостиной, не вернулась на свою циновку; Лоеак, который смотрел на нее все время, с удивлением вдруг увидел, что она открыла маленькую коробочку, висевшую у нее на шнурке, вынула оттуда крупную коричневатую пилюлю и раздавила ее в чайной ложечке.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Хочу проглотить вот эту пилюлю, оттого что сегодня вечером мне будет некогда курить.

Она вылила в ложку, наполненную черным порошком, последние капли портвейна из рюмки. И проглотила это, как говорила.

– Как? – спросил Лоеак. – Вам сегодня будет некогда?

Она сделала гримасу, оттого что опиум был горький. И ответила еще немного сдавленными губами:

– Да, оттого что мне сейчас же нужно уезжать.

– Зачем?

– Разыскивать ее.

– Кого? Селию?

– Селию.

Ее перебил Рабеф:

– Мандаринша, дорогая моя. Прошу вас! Это касается только меня, меня одного. Оставьте все как есть. Ложитесь на вашу циновку. И не глотайте этих пилюль, они годны только на то, чтобы причинить вам спазмы желудка, с которыми вам придется повозиться.

Но Мандаринша была глуха, как статуя, и уже прикалывала свою шляпу. Рабеф дважды повторил:

– Я вас очень прошу.

И позвал на помощь Доре:

– Послушайте, – сказал он, – помогите мне ее удержать. Это просто сумасшествие.

– Нет! – ответила наконец Мандаринша. – Это не сумасшествие!..

Она была теперь совсем готова к отъезду. И взглянув на часы, висевшие у нее на той же цепочке, что и коробочка с опиумом, сказала:

– Без пяти одиннадцать. Я вскочу в предпоследний трамвай. В Половине двенадцатого я буду уже в «Цесарке». Там лакей, разумеется, будет знать, где находится Селия. И у меня хватит времени, пока она не станет возвращаться.

– Хватит времени на что?

– На то, чтобы поговорить с ней.

Рабеф пожал плечами:

– И вы полагаете, что она вас послушается. Но Мандаринша быстро повернулась к нему.

– О да! – сказала она. – Она меня послушается, будьте спокойны!

Доре спросила:

– Что же вы ей скажете?

Среди ночной тишины прозвучал вдалеке рожок трамвая. Мандаринша подобрала юбку левой рукой. И, почти уходя, сказала:

– Я скажу ей… Я скажу ей: «Дорогая моя, я советовала вам когда-то не заключать условия только для того, чтобы были уплачены ваши долги… Ну а теперь, когда условие заключено и долги уплачены…»

Она вдруг остановилась, внезапно застыдившись, и взглянула на Рабефа; он не дрогнул.

– Извините, что я так грубо говорю перед вами обо всем этом. Это, конечно, не слишком, не слишком деликатно с моей стороны. Но вы знаете, ведь никто не сравнится со мной в уменье класть ноги на стол. Но тем хуже! Вы умный человек, вы поймете. И вот это, именно это – слово в слово – я скажу Селии: что мы, женщины полусвета, в любви стараемся быть честнее всех других женщин. Прежде всего из самой простой и элементарной порядочности: любовник – это не муж; за ним нет ни жандармов, ни судей; он не может отомстить вам по закону ни разводом, ни тюрьмой, ни штрафом; он не может защищаться; он полагается во всем на нашу честь; дает дуракам возможность смеяться над ним! Поэтому, прежде всего, нужно быть низким человеком, чтобы предать беззащитного. Но такая низость – это бы еще куда ни шло: есть нечто поважнее! Это то, что для нас, женщин полусвета, любовь – ремесло, профессия, – не так ли, Л'Эстисак? Такая же почтенная профессия, как многие другие! А поэтому наша профессиональная честность заключается в том, чтобы вести себя в любви как следует, как должно, без обмана. Ты оплачиваешь мои платья настоящими голубыми кредитками и настоящими золотыми луидорами? Я отплачиваю тебе настоящими поцелуями и настоящими ласками. Один дает, другой возвращает равноценное. Женщина полусвета, которая берет деньги от мужчины, чтобы потом принадлежать ему одному, а через два дня убегает от него с первым попавшимся мальчишкой, нет, нет и нет. Я не хочу, чтобы Селия оказалась такой.