Подумай дважды
Шрифт:
Несколько мгновений понадобилось Симе на то, чтобы вспомнить события вчерашнего дня. Ей вернули дочь, но ушел ее любимый, точнее она сама его выгнала. Если бы Серафима так сильно не устала, расстроилась, обиделась, то ни за что не сказала бы Егору то, что сказала, но тут уж ничего нельзя поделать.
Серафиме пришлось выбросить Бритта из головы. В доме спали дети. Она же, как никто другой, знала, что Лаврентий Симаков отличался крайней нетерпеливостью в том, что касалось его прав, но не бизнеса. Когда дело доходило до денег, его способность брать противника или партнера измором казалась новичкам
Она набросила халат и, на ходу завязывая пояс, отправилась открывать дверь.
Отец вошел с непроницаемым лицом и сигарой в зубах. Он снова закурил, и только это обстоятельство указывало на то, что Лаврентий нервничает.
— Держите осаду? — в его слегка хриплом голосе прозвучало что-то вроде насмешки.
Сима не удивилась и даже не обиделась. Она помнила все привычки отца наизусть и знала, что его бесполезно критиковать или пытаться переделать. Серафима плотнее закуталась в халат и кивнула.
— С приездом, папа.
— Сорвали старика со спокойного места.
Симаков сбросил на руки Серафиме неброский, консервативного покроя серый плащ с биркой «Hilton Vestimente» и, не снимая ботинок, похромал прямо в гостиную. Он плюхнулся на диван и подсунул к себе пепельницу. В доме никто не курил, но эта хрустальная вещица — далеко не изящная и не слишком дорогая — прописалась в этой комнате слишком давно, чтобы Сима решилась ее спрятать.
Как ни странно, она напоминала ей о детстве. Возможно потому, что именно в те редкие минуты, когда отец курил и смотрел телевизор, маленькая Серафима могла посидеть у него на коленях. Лишь когда она выросла, то поняла, что отец суров не только с ней. Сима не знала, как он обращался с мамой в уединении спальни, но на людях он никогда не демонстрировал своих чувств даже к ней. Симаков всегда оставался верным себе — суровый человек, принимавший решения согласно собственному представлению о хорошем и плохом, точнее целесообразном и неприемлемом.
Сима зажгла свет, устроилась в кресле, подогнув под себя ноги, и зевнула. Стрелки часов показывали пять утра.
— Колено лечишь?
— Ну их, этих шарлатанов. Только деньги тянут, словно шредер.
— В Баден-Баден ездил?
— Отдохнешь тут с вами. Что ты там наплела мне по телефону? Триллер, не иначе.
Сима не сомневалась, что отец все хорошо расслышал, но все же спросила:
— Повторить?
— Лучше налей мне коньяку.
Она молча принесла отцу бокал и снова села в кресло. В дверях появился Кеша, заспанный и хмурый, тихо поздоровался и привалился к косяку. Лаврентий бросил в его сторону короткий взгляд, выпил коньяк, поставил опустевший бокал на журнальный столик и недовольно крякнул.
— Привет, зятек. Помирились, что ли?
Кеша промолчал, поэтому отвечать пришлось Симе.
— Мы и не ссорились. Просто разошлись.
— Тогда, что он тут делает? Вспоминаете старые добрые времена?
— Я попросила его остаться. Для страховки. Он спит вместе с племянником в твоей комнате.
— А где прикажешь спать мне? В гостевой?
— Там — Марьяна.
— И сколько тут еще народу?
— Еще няня и девочки — Юля и… дочери Крамаря.
После этих слов в комнате
Первым не выдержал Грибов.
— Так он сын вам или нет? — Лаврентий даже не моргнул, лишь сбросил пепел с кончика сигары. Казалось, что это не ему, а кому-то другому, сидящему в гостиной, Кеша адресовал свой вопрос. — Лаврентий Михайлович, вы должны нам сказать. Мы собирались звонить в милицию. Он украл нашу дочь — вашу внучку, между прочим.
В этот момент она почувствовала невольное уважение к мужу. Ни разу прежде она не слышала, чтобы он разговаривал со своим тестем в подобном тоне. Обычно его речь отличалась подобострастием, почти раболепием. А тут — глаза горят, брови нахмурены, слова так и чеканит. Возможно, когда-то он и превратится в знающего себе цену мужчину, который осчастливит какую-то женщину. Кто знает?
Но тут Лаврентий смерил Грибова прищуренным взглядом, и сразу стало понятно, что Кеша для него — мальчишка, щенок, решившийся бросить вызов взрослому ротвейлеру.
— Чья бы корова мычала, а твоя, Иннокентий… Не тебе меня учить, как жить. Я отдал тебе мою дочь, а ты не смог сделать элементарное — держать ее в узде.
Краска бросилась Грибову в лицо, но на этот раз он промолчал. Да и что он мог сказать в свое оправдание?
— Папа, сейчас речь идет не о нас с Кешей. Мы почти в разводе.
— «Почти», не считается. Я не даю вам своего позволения.
— А я и не прошу. Мы собрались здесь по другому поводу. Сегодня, точнее вчера, Юленьке угрожала опасность, и ее степень я не могу себе представить. Как и то, существует ли вероятность повторения похищения.
— Похищение. Не громко ли сказано?
— Ты обвиняешь нас в клевете?! — взвилась Сима. Она могла ожидать от отца любых слов, но таких… — А как это, по-твоему, называется?!
— Ладно-ладно, не шуми. Я все выясню сам. Вот только посплю часок-другой.
Кажется, ее отец не собирался обсуждать с ними ни похищение внучки, ни свою личную жизнь до свадьбы. Неужели, этого человека ничто не могло пробрать? Хотя, чему она удивляется? Он всегда шел напролом, и даже собственную дочь использовал для того, чтобы заполучить послушного и благодарного управляющего для своей компании.
Внутри у Симы все кипело, но она заставила себя разговаривать спокойно.
— А что прикажешь делать нам? Ждать, пока ты проспишься?
Отец поднялся с дивана и ткнул в дочь пальцем.
— Не смей мне перечить, Серафима. Твоя мать тебя не этому учила.
— Не этому, но у нее не крали дочь. Я имею право знать, брат мне Крамарь, или нет.
Они стояли напротив и сверлили друг друга взглядом. Сима почему-то подумала, что впервые вступила в противостояние с отцом. Что, возможно, она похожа на него значительно больше, чем думала. Во всяком случае, отказываться от своих слов и вопросов она не собиралась. Неожиданно для нее, а возможно и для себя, отец первым отвел взгляд, но упрямо проворчал: