Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру)
Шрифт:
Получение весточки от Вас мне доставило большую радость. Я ожил снова. Не спорю, что по временам за истекшее время от Великого поста (1933 г.) до этой Пасхи мне бывало так горько, что я едва не пожалел о нашей встрече. И это несмотря на то, что я предвидел неизбежность всего происшедшего; с самого начала нашей переписки я всегда со страхом принимался за письмо… и только сознание, что в течение какого — то времени это необходимо, — придавало мне силы. Чуть ли не с первых писем я отрекался от выпавшей мне роли, прежде всего потому, что в настоящее время сия роль не только мне, худейшему и несмысленному, но, быть может, и никому другому не по силам. (Объяснить это сейчас я не имею возможности.) Во-вторых, потому, что именно эта переписка и привела нас к тому долгому по времени искушению, которое мы пережили и которое, быть может, благодатию Божиею, не повторится.
Если в том, что говорю,
Теперь уже кончилась всякая нужда в той форме наших отношений, какая существовала ранее. Время ее прошло окончательно. Молитва друг за друга — вот преимущественно что остается нам. Сила молитвы весьма велика. Вы уже вкусили горечи на том пути, на который вступили… но это еще только начатки. Как горько и скорбно душе на пути следования за Христом Господом «на вольную страсть». Недаром преподобный Иоанн Лествичник говорит: «От хлеба, что с горьким зелием да яст, от чаши, что со слезами да пиет, да не в суд себе воинствует» [293] .
293
Прп. Иоанн Лествичник. Лествица. Гл. 1, 9. С. 18.
Все происшедшее с Вами меня нимало не удивляет; одному, впрочем, несколько удивляюсь, уж слишком скоро с Вами произошло то, что обычно начинается по прошествии нескольких лет. И это, быть может, потому, что Вам засчитаны прежние годы, то есть до перехода.
Когда я читал Ваши самоукорения, то вспоминал, как один старец (древний) сказал пришедшему к нему монаху египетскому, который жаловался на то, что постоянно побеждается скверными помыслами: «Удивительны египетские монахи, они наговаривают на себя многое такое, чего на самом деле нет, а вот иерусалимские, наоборот, любят похваляться такими дарованиями, которых в действительности не имеют».
Простите, дорогой, если я еще позволю себе снова повторить то, что уже, кажется, несколько раз говорил, — моя душа по — прежнему склоняется к той мысли, что, несмотря на некоторые моральные трудности, для Вас жить в Лондоне, — все же это единственное место, по крайней мере в настоящее время, где Вы найдете добрые и благоприятные условия для себя, а вместе будете полезны и другим более, чем где бы то ни было еще, — не говорю уже об Америке, где пребывание Ваше весьма вредно для Вас. С самого начала этого предприятия (поездки в Америку) я был против него, но только то обстоятельство, что мы стояли пред уже совершившимся фактом, не дало мне возможности сказать об этом, дабы не посеять в душе Вашей сомнения и нерасположения к предстоявшему Вам труду [294] .
294
MSB исправл.: «Я всей душой был против и хотел о том писать, но отец Силуан не позволил мне этого сделать, говоря, что теперь, когда мы стоим пред уже совершившимся фактом, нельзя писать ничего против, дабы не посеять в душе сомнения или нерасположения к владыке Вениамину и к тому делу, на которое Вы ехали».
В Лондоне, несомненно, благоприятно разрешится для Вас и материальный вопрос.
Сквозь слезы Вы находите в себе силы шутить о постигшей Вас нищете. Вполне разделяя Вашу скорбь, я вместе с тем радуюсь, что Вы сами уже почувствовали пользу бедности материальной для души [295] . Вашу мысль, что недостаток материальных средств «всячески мешает церковному делу», — готов разделить лишь в самой незначительной мере. Наша духовная нищета (в дурном смысле, то есть как отсутствие духовной силы) — вот это воистину большое препятствие.
295
MSB добавл.: «Простите, и хотя я очень состражду Вам, однако считаю добром познать нищету и материальную, которая весьма смиряет душу».
Старец отец Силуан вчера вечером просил меня написать конверт Вам и отправил уже письмо, не дождавшись моего. Но сегодня вечером опять пришел сказать, чтобы я написал Вам от его имени, чтобы Вы ехали в Лондон без малейшего сомнения.
Относительно Вашего пребывания в Америке сказал: «Не благоволит моя душа, чтобы он там оставался». Таким образом, митрополит Сергий, митрополит Елевферий, старец отец Силуан за то, чтобы Вы ехали в Лондон. Чего же более?
К Вашей идее поступить на богословский факультет в Афинах старец отец Силуан относится отрицательно. (В Солуни нет богословского факультета; Халкинская школа — подобна русским семинариям, несколько выше.)
Теперь еще о нашей переписке. Вы, как видно из Вашего письма, до сих пор храните мои письма, а я очень не хочу, чтобы они как-нибудь случайно попали в другие руки, и поэтому прошу Вас их уничтожить. Кроме того, писанные к определенному лицу в определенных условиях, они не заключают в себе законченных мыслей, но во всех отношениях являлись предназначенными для некоторого переходного времени. И еще, — с самого начала моя переписка с Вами была встречена с большим неудовольствием от большинства старцев, думаю, главным образом потому, что афонские старцы (подавляющее большинство) неблагоприятно относятся к митрополиту Сергию, смотря на его дело глазами митрополита Антония и его собора. Я не скрывал своего расположения к Русской Патриаршей Церкви и поэтому подвергся некоторому преследованию. Почему прошлый год был вынужден, во избежание неприятностей, просить Вас не писать писем на мое имя. Положение не изменилось. Поэтому прошу Вас, вести общего характера сообщайте старцу отцу Силуану и только что-либо отдельное и особое вкладывайте для меня в отдельном запечатанном конверте. Писать Вы теперь будете; старца не опечаливайте. Немного по русской форме: «Жив, здоров, чего и Вам желаю». И так раза три в год.
С неизменной любовью о Господе
недостойный иеродиакон Софроний
Письмо 19. Христианская жизнь есть подвиг
О неизбежности скорбей для восприятия благодати. О брани с миром. Наше спасение только впереди. «С Креста не сходят, а снимают». О брани с блудной похотью. «Христианин обязательно должен быть подвижником»
Афон, 28 июля (10 августа) 1934 г. [296]
Возлюбленный о Христе отец мой и брат, батюшка отец Димитрий!
296
№ В–1 согласно нумерации G1.
Благословите.
Человеку, находящемуся в столь тяжком испытании, какое выпало на Вашу долю в настоящее время, писать крайне трудно, особенно это трудно мне, при тех отношениях, которые существуют между нами, вернее, потому, что все выпадающие на Вас неудачи и скорби падают по моей вине. И если бы возможна была вера в то, что я хочу Вам сказать теперь, то еще возможно полное исправление, полная победа. Но как можно ожидать от Вас этой веры ко мне теперь, после всего, что случилось уже с Вами?
Я еще удивляюсь Вашему великодушию и мужеству — как Вы еще не соблазнились вконец. Но если все-таки мы будем говорить не как младенцы, но как достигшие хотя бы по плоти мужеского возраста, то я решусь Вам сказать, что думаю, действительно думаю, не ложно, не ради словесного утешения.
Христианин никогда не сможет достигнуть ни любви к Богу, ни истинной любви к человеку, если не переживет весьма многих и тяжких скорбей. Благодать приходит только в душу, которая исстрадалась. То трагическое положение, в котором оказались Вы теперь, не неведомо мне. Я сам до сих пор ясно помню ту невыразимо тяжкую брань, которую имел я в миру с врагом, в Париже особенно. Частично расскажу Вам. Бывали случаи, иду из церкви домой, и так хочется пойти куда-нибудь к знакомым, поговорить, развлечься, что нет сил, кажется, вернуться к себе домой и быть там одному. Но все-таки крайним напряжением воли прихожу к себе в комнату и тогда почти падаю на землю в изнеможении от тоски и уныния, готовый землю скрести ногтями. От боли сердечной готов плакать, да и плакал. И только молитва спасала и водворяла мир в сердце. Зато такой мир, которого раньше и не подозревал возможным, какой на сердце мое не приходил дотоле. Бывали многократно такие случаи. Иду откуда-нибудь домой. Хочется зайти в Caf'e, но я борюсь с этим желанием. И что же. Вдруг как-то непонятным для меня самого образом чувствую себя как бы потерявшим волю, и положительно, как скотину на веревке, кто-то невидимый ведет меня в сторону Caf'e какого-нибудь. Даже жутко становилось. Только Господь знает да пережившие подобные же искушения, с какой болезнию, с каким невероятным трудом приходилось побеждать эти бессловесные желания. Или, помню, с такою же силою влечет куда-нибудь в кинематограф, или еще куда-нибудь, в такие места, которые меня, по существу говоря, никогда не удовлетворяли. Но зато, когда приходишь домой, то, если никуда не зашел, молитва бывает как огонь.