Подвиг живет вечно (сборник)
Шрифт:
Танка была счастлива! И не знала, не ведала, что с некоторых пор шаг за шагом, день за днем время приближало ее к неминуемой катастрофе. Она не знала, что гестапо напало на след еще нескольких антифашистских подпольных групп и схватило значительную часть их бойцов. Провал коснулся и хозяйки квартиры, которую однажды посетила Танка. Потом станет известно, что фашисты в той квартире устроили западню, поселили там гестаповку, игравшую роль хозяйки и выявлявшую подпольщиков, искавших помощи. Гестаповка знала пароли и потому действовала искусно, правдоподобно. Таким образом у нее оказались неопровержимые доказательства причастности и Фриды к антифашистскому сопротивлению.
Хотя Танка в квартиру не заходила — пользовалась по-прежнему «почтовым ящиком», эта предосторожность уже не могла ее спасти. Каждое появление
27 апреля 1943 года ее арестовали и бросили в тюрьму Моабит…
Танка очнулась в каком-то оцепенении. Она не ощущала своего тела, как будто его и не было. Потом память толчками, урывками, как в тумане, возвращала ее в кабинет следователя, и снова дикие крики: «Швайн! Швайн!», зверские удары, искаженные бешенством лица фашистских палачей…
Над головой, вырывая из тьмы часть бетонной стены, красновато мерцала лампочка. Кристина, осмотревшись, поняла: она одна, больше в холодной камере нет никого. От этого стало страшно. Как нужна ей, измученной, исстрадавшейся, человеческая близость… Сколько времени уже она здесь? Что предстоит еще вынести?
Из короткого забытья вывел надсадный скрежет дверного запора, надзирательница бросила на прибитую к полу табуретку ломоть хлеба, поставила кружку с жидкостью, подобием чая:
— Через полчаса — на допрос!
Много лет спустя я был в тюрьме Моабит, где содержалась первое время Кристина Янева, и по разрешению коменданта повторил путь, которым водили заключенных в следственную. Снизу, где камера «новичков», по гулкой железной лестнице вверх, там — по длинному коридору, такому длинному, что и здоровые ноги подкашиваются, потом — снова вниз, снова по такому же нескончаемому коридору и, наконец, через высокий порог — в каменный, без окон, отсек, где выбивали признания. Почему столь долгий и громоздкий маршрут? Да потому, чтобы еще до начала допроса довести жертву до крайнего физического изнеможения, сломить волю.
Сохранившиеся документы бесстрастно подтверждают, что разведчица не сломалась под пытками, что у нее хватило сил вынести все муки гестаповского ада. Чем изощренней издевались над Яневой, тем упорнее твердила она:
— Нет… Нет… Нет!
Однажды, прикинувшись добрячком, следователь, даже не обращаясь к ней, будто размышляя вслух, произнес:
— Девчонка… глупая девчонка… Твои руководители давно признались во всем, им жизнь, выходит, дороже, а ты…
Он ходил из угла в угол по кабинету, выжидая, видимо, что эти слова разбередят душу, вызовут на откровенность. Только зря следователь надеялся на дешевую удачу. Янева не знала по именам и фамилиям своих старших здесь, в Берлине, но она не сомневалась, что их, вступивших в жесточайшую схватку с фашизмом по убеждению, по духовному призванию, не поставить на колени, из них не выбить желанных свидетельств. Если уж с ней, девчонкой, возятся вот уже скоро восемь недель и остаются ни с чем, то что же говорить о тех, кто за долгие годы закалился в борьбе?!
Танке не было известно, что за теми же глухими моабитскими стенами томились герои-антифашисты, схваченные гестапо еще летом сорок второго года. Танка не знала ни руководителей этой группы — Арвида Харнака, Харро Шульце-Бойзена, ни кого-либо из ее членов, не входила организационно в нее, но если бы, находясь в застенке, услышала, с каким бесстрашием держались патриоты, с каким единодушием верили в победу над гитлеровской чумой, как бы гордилась она, молодая интернационалистка, что у нее такие выдающегося мужества соратники!
Шульце-Бойзен, из прощального письма к отцу и матери:
«Окажись вы сейчас здесь, невидимо проникни сюда, вы увидели бы, что я смеюсь в глаза смерти. Я давно уже поднялся выше ее».
Харнак, из прощального письма — за час до казни: «…я спокоен и счастлив… Сегодня утром я громко сказал себе: „А солнце светит, как и раньше…“»
Жестоко расправившись с руководителями крупнейшей из раскрытых антифашистских организаций, гестапо спешило с процессом по делу остальных. Мы не будем здесь говорить о них — это тема другого повествования, назовем лишь Клару Шабель, с которой Янева должна была встретиться. Кто она? Из рабочей семьи,
Из приговора имперского военного суда: «Она заявляет, что по-прежнему остается на позициях борьбы».
Клара Шабель, из прощального письма: «Я не боюсь и умираю спокойно».
Повторяем, Янева ничего не ведала о судебных процессах над выдающимися бойцами-антифашистами и их кончине, но она держалась на следствии, словно ощущала рядом их плечо, их дыхание, их бесстрашие.
Из Моабита Танку перевели в центральную женскую тюрьму, на Барнимштрассе. Соседи по клетке, да, да, именно по клетке, трудно назвать это помещение камерой, встретили Танку дружески, сердечно. Видя, как она измучена, соорудили подобие постели, кто-то протянул корку хлеба, кто-то — кусочек сахара, умыли, уложили спать. Из ближних камер простучали: «Привет болгарке». Откуда узнали? О, они все знали, политические заключенные, это был союз единомышленников, из которых нацистам так и не удалось вытравить высоких человеческих чувств. Кристина поняла: в тюрьме существует реальное единение узников. Люди — не в одиночку, а всей массой — сопротивляются произволу надзирателей, помогают ослабевшим выжить в этом аду. Люди остаются людьми!
Вот портреты троих из них. Еще в Моабите Кристина получила разрешение написать домой. «А вдруг выведет нас на нужные следы?» — надеялся следователь. Надзирательница вручила два бланка с типографским обозначением тюрьмы. Вид их обжег и взволновал: точно на таких же бланках, помнится (видела в газетах), с тем же штемпелем писал десятью годами раньше сам Георгий Димитров.
Танка задумалась над чистым бланком: что и как писать?..
— Будь осмотрительна, девочка! — прошептала Бетти де Пельзенер. Бельгийская коммунистка была значительно старше Танки и относилась к ней, как любящая мать может относиться к дочери. После войны, будучи освобожденной Красной Армией, Бетти не раз писала в Болгарию, пытаясь отыскать родных Яневой. Но… то ли при переводе адрес был искажен, то ли по другой причине письма не доходили, терялись в пути. И вот наконец отыскалась тетя Кристины! Бетти де Пельзенер, уже терявшая надежду рассказать о последних днях Танки, наконец-то могла написать заветное: «Я с гордостью и преклонением заверяю Вас всех, что Танка ни на одно мгновение не потеряла мужества. Смертный приговор ей был вынесен 22 июня 1943 года, Ваши письма ее поддерживали, она говорила: „Если я должна умереть, то наши идеи не должны умереть. Другие с еще большим усердием будут продолжать сделанное нами!“»
Все мы понимаем, что любая подробность из жизни погибших героев бесконечно дорога: ведь из-за глухих казематных стен мало что донеслось до нас. Надо искать, ибо найденное принадлежит бессмертию. Нетрудно представить, каким волнением были охвачены родные и близкие славной разведчицы, когда перед их взором предстали строчки из дневника Бетти де Пельзенер, сохранившие дорогой облик.
«17. VII.1943 г. Я познакомилась с болгаркой Танкой, которая три недели назад приговорена к смертной казни. Она маленького роста, с очень живыми и умными глазами, а улыбка освещает все ее лицо. Ей 29 лет, и она преподавала сиротам в одной из софийских школ. Сама она тоже круглая сирота. Кажется, что Танка все еще находится под впечатлением приговора и тяжелых моментов, перенесенных во время судебного разбирательства. Во всяком случае, состояние ее здоровья оставляет желать лучшего — у нее каждый вечер мучительная лихорадка. Но врач ничего ей не прописывает… Танка рассказывала мне, что в дни ожидания казни или новых пыток она часами сидела, беспокойно устремив глаза на солнечный луч, движение которого показывало ей мучительно медленное течение времени. Она втайне заметила определенное место, которого луч достигал в 10.30,— если не вызывали в палаческую, то она могла с облегчением дышать. Значит, выигран еще день жизни!