Шрифт:
НАКАНУНЕ ЧЕРНЫХ ДНЕЙ
Костя был не по годам бойким и смышлёным пареньком. После смерти отца, забывая о детских играх, помогал матери по хозяйству. Ведь он уже не маленький, к тому же единственный мужчина
– Помощничек ты мой! Весь в отца, такой же торопкий и смекалистый. Кем-то ты будешь, когда вырастешь?
Но Костя про себя уже решил, кем он будет. Конечно, машинистом. Это же так интересно!
Но теперь, на исходе июля грозного 1941 года, Костя видел, что всё дальше и дальше отодвигается исполнение его мечты. Война подступила вплотную к его родному городу. В тихие вечера уже доносился отдалённый гул артиллерийской канонады. Все чаще фашистские лётчики совершали разбойничьи налёты, бомбя Киев. По примеру многих, Ковальчукам следовало бы эвакуироваться, но об этом сейчас и думать было нечего. Вот уже вторую неделю матери нездоровилось. Не мог же Костя уехать один.
Накануне прихода фашистов, вечером к ним зашёл сосед Остап Охрименко. Сбросив с плеч мешок, он присел на краешек кровати.
– Здравствуй, Фёдоровна. Ну, как ты?
– Плохо, Остап Терентьевич. Никак не могу здоровьем направиться. То полегчает, а то опять скрутит.
– Надо бы вам эвакуироваться, пока не поздно. А то ещё, чего доброго, фашисты замордуют вас тут.
– Что же мне делать?- заплакала женщина.- Ведь я и до вокзала не дойду, а не то что в дальнюю дорогу ехать.
– А давайте хоть Костю отправим,- предложил сосед.- Сегодня в ночь как раз эшелон уходит. Я его устрою.
– Ой, хорошо бы!- обрадовалась Пелагея Фёдоровна.
– Никуда я не поеду,- решительно отказался Костя.- Станет маме полегче, тогда мы, если что, в Камышевку уйдём, к тёте. А одну я её не оставлю.
– Так не поедешь?
– Нет!
– Ну что ж, ты, малец, пожалуй, и прав. Авось как-нибудь обойдётся. Я тебе, Фёдоровна, кое-какой провизии принёс. Припрячь. Мне она теперь ни к чему. Сам ухожу, старуха со снохой далеко, куда-то па Урал уехали. А вам сгодится.
– Спасибо, Остап Терентьевич!
– А вы, дядя Остап, тоже эвакуируетесь?- спросил Костя.
– Как тебе сказать?, - замялся Охрименко.- Ухожу, хотя, может быть, и недалеко. Ну, соседка, прощай! Выздоравливай скорее.
– Прощай, Остап Терентьевич, прощай. Может, больше и не свидимся.
– Ну, ну, не плачь. Обойдется. Ты, Костя, береги маму, я на тебя надеюсь. А как только ей полегчает, лучше вам на село перебраться. Спокойнее будет! Ну, будьте здоровы!
Костя вышел проводить дядю Остапа. У самой калитки сосед остановился и взял Костю за плечо.
– Давай-ка отойдём в сторонку.
Они сели под деревом, на траву. Над садом спустились сумерки. Потемневшее небо изредка прочерчивали лучи прожектора - воздушные сторожа города.
– Вот что, Костя, дай мне, как пионер, слово сохранить в тайне, всё, что я скажу тебе.
– Честное пионерское!
– Тише, тише, горячка,- усмехнулся Охрименко.- Ну ладно. Такое тебе поручение будет… Считай его как за важное задание. Чуешь?
– Чую.
– Запомни, если зайдёт к тебе один человек…
– А какой он из себя будет?
– Не перебивай,- сердито сказал старик.- Я и сам ещё не знаю, какой… Да это тебе пока и знать не к чему.
– А он ночью, наверно, придёт?
– Не днём же, не маленький ты, понимать должен.
– Я так и думал, что ночью, раз дело у него будет тайное,- продолжал Костя.- А я ведь сплю один, в маленькой комнатке.
– Ну и что же?- нетерпеливо спросил Охрименко.- Ты, брат, не тяни - у меня времени на разговоры мало.
– Я сейчас, сейчас,- заторопился Костя, испугавшись, что Остап уйдёт, не дослушав.- И вот в эту комнатку протянута с улицы проволока, а на конце её я приделал звоночек. Если ребята хотят позвать меня на рыбалку или ещё куда, так они за проволоку дёрнут, звонок тихонько зазвенит, и я выхожу на улицу. Ясно?
– Куда яснее,- засмеялся Охрименко и погладил Костю по голове.- Молодец, пионер. Толково придумал.
– Верно?- обрадовался Костя.
– Чего вернее. Ну, а теперь слушай. Придёт, стало быть, этот человек, вызовет тебя звонком на улицу и спросит: «Не у вас ли остановились богомольцы»? А ты должен ему ответить: «Были, да недавно в Лавру ушли». Он тогда скажет: «Я их подожду». А ты ему: «Пожалуйста, проходите!» После этих слов можешь вполне довериться этому человеку и сделай всё, что он тебе скажет. Понял?
– Понял!
– Запомнишь?
– Запомню.
– Ну и ладно. И никому ни слова. Слышишь? Даже матери. Пусть это будет только между нами.
– Хорошо, дядя Остап, всё сделаю, как надо. Не беспокойтесь.
– Тогда прощай пока!
Охрименко обнял Костю, поцеловал и исчез в темноте.
СБЕРЕГИ ЗНАМЯ!
После тяжёлых боев Красная Армия оставила Киев. В город вошли оккупанты. Кругом пылали кварталы. Центральная улица, Крещатик, была превращена в развалины. Сказочно красив был Крещатик в недавние мирные дни. Весь в огнях, в сверкающих рекламах, наполненный ароматом южных цветов, весёлой музыкой и многоголосым говором: Крещатик был любимой улицей киевлян. А сейчас здесь сиротливо торчат трубы и лестничные переплёты. На одной из площадей висят трупы с табличкой на груди «коммунист». Резкий ветер поднимает красные тучи пыли, по улицам непрерывно рыщут патрули. То и дело слышатся автоматные очереди и грубая чужеземная речь.
В Куреневке разместилась пехотная часть. Фашисты забирали у жителей ценные вещи, резали скот и птицу. Заняли все большие здания, в клубе устроили конюшню. Солдаты выгоняли хозяев из хат в сараи и бани. У Ковальчуков, к счастью, никто не поселился,- так мала была их старая хатёнка.
Вечером Пелагея Фёдоровна сказала сыну:
– Костенька, спрячь-ка ты всё, что получше, куда-нибудь. А то, неровен час, нагрянут и заберут последнее.
Костя вырыл в огороде яму и спрятал в неё наиболее денные вещи.