Подводная лодка
Шрифт:
«Холодновато для тебя, Йоханн?» — спросил я. Вместо ответа он мрачно уставился поверх лееров мостика. Было ясно, что вид моря тревожит его. Я никогда раньше не видел его таким раздражительным. Когда его взгляд останавливался на трубах и манометрах, в его взгляде было тихое удовлетворение. Сияющие серебристые плиты настила в машинном отделении были истинной средой его обитания, аромат масла был бальзамом для его легких, но это — этот спектакль Природы в её первозданном виде — тьфу! Его чувство антипатии говорило о том, что хотя морские пейзажи и могут быть подходящими для примитивных форм жизни, таких как матросы, но они ничего не значили для специалистов, досконально знающих весьма сложную технику.
Изрядно раздраженный, он поежился от холода и неудовольствия и исчез внизу.
Второй помощник хихикнул. «Он пошел рассказывать своим машинам о буйном море. Пещерные люди весьма забавны. Они задыхаются от свежего воздуха, от дневного света у них краснеют глаза, а морская вода для них — это эквивалент соляной кислоты».
«Это не относится к Стармеху», — сказал я.
Второй помощник редко лез за словом в карман. «О, он — да он просто извращенец».
В моем репертуаре посещения мостика были чистым упоением. Полностью пользуясь преимуществами правила, разрешавшего присутствие на мостике двоих людей, не считая наблюдателей, я дышал свежим воздухом так часто, как мог. Чувство свободы находило на меня сразу, как только я высовывал голову из верхнего люка. Прощай, механический курятник с его стальными стенами, испарениями, вонью и влажностью, вверх, вверх — на свет и свежий воздух.
Сначала осмотреть небо — какие приметы погоды, затем быстро оглядеть горизонт. Глубоко дыша с откинутой головой, я мог смотреть глубоко в бесконечность через разрывы в облаках. Небо было безбрежным калейдоскопом, которое с каждым прошедшим часом вырисовывало новые образы.
Например, сейчас небо над головой было ярко-голубым. Каждый просвет в быстро перемещавшемся одеяле облаков был заполнен ультрамарином. Разрывы в облаках появлялись ближе к горизонту. Там синий цвет был более бледным, как будто бы цвет был разбавлен отбеливателем. Впереди нас небольшое пятно красного цвета все еще висело над горизонтом, в его центре плавало единственное фиолетовое облако.
Вскоре по корме произошло нечто удивительное. На полпути к зениту влажное и расширяющееся пятно стального цвета смешалось с потоком охры, которое поднималось из-за горизонта. Границы сначала приобрели грязный зеленоватый отсвет, но он был постепенно затоплен бледным светящимся веронским синим, в котором оставался лишь след зеленого цвета.
Точно в полдень небо было затоплено холодным серебристым серым цветом. Замки облаков исчезли. Только горстка шелковых перистых облаков осталась, покрывая завесой солнце и закручивая его свет в игристые пряди серебра. Мягкая пастораль приобрела очертания, составленная из бледных и нежных тонов, подобных тем, что можно видеть внутри раковины устрицы.
После полудня справа по борту произошла еще одна трансформация. За темно-синими облаками сияли желтые и оранжевые полосы. Их цвет был богатым и насыщенным, почти маслянистым. Сумеречные облака отходили от них, как столбы дыма при пожаре в кустарнике. Это было поистине африканское небо. Мой мысленный взор добавил горы с плоскими вершинами, деревья акаций, и антилоп гну.
Далеко по левому борту кроме гряды облаков, напоминавших немытую овечью шерсть, по небу раскинулась радуга. Вторая, более бледная, радуга изогнулась дугой над ней. В центре полукруга парил темный шар, напоминавший разрыв снаряда.
Позже к вечеру небесная сцена полностью изменилась. Метаморфоза не была достигнута простым опусканием занавеса и зажиганием отдельных огней. Вместо этого образовался грандиозный кортеж облаков, и он быстро заполонил все небо. Затем, как если бы совместная игра очертаний была недостаточно выразительной, солнце прорвалось через облака и преобразило их косыми копьями пламени.
Я вернулся на мостик после ужина. День утомленно растворялся, превращаясь в ночь. Единственным следом его света были случайные мазки малинового цвета на облаках, которые плавали в небе на западе как костяшки счетов. Вскоре только одно облачко все еще продолжало отражать умирающее сияние. Зарево заходящего солнца на некоторое время задержалось над горизонтом, затем побледнело и тоже исчезло. День кончился. Ночь уже охватила восточную часть неба, покрывая воду фиолетовыми тенями. Звуки моря стали громче. Волны шелестели у нашего корпуса, как вздохи спящего гиганта.
При смене вахт в машинном отделении в полночь я регулярно просыпался. Обе вахты, старая и новая, должны были пройти через старшинскую. На некоторое время обе двери в переборках оставались открытыми. Приглушенный ритмичный шум машин поднимался до рева, и моя прикроватная занавеска начинала хлопать, поскольку всасываемый дизелями воздух создавал сильную тягу. Член сменившейся вахты протискивался мимо стола, который не был сложен, и полностью сдвигал мою занавеску в сторону. Проходило довольно много времени, прежде чем снова воцарялось спокойствие.
Я цеплялся за сон, закрыв глаза и пытаясь игнорировать голоса вокруг меня. Потом кто-то зажег свет возле моей койки и я оставил всякие надежды. Сменившиеся с вахты старшины снимали свои замасленные куртки и штаны, делали несколько глотков из бутылок с яблочным соком и забирались в свои койки, переговариваясь приглушенными голосами.
Дверь переборки с лязгом отворилась. Это был Вихманн. Он захлопнул дверь и включил все светильники. Хотя я и знал по предыдущему опыту, что произойдет, извращенное любопытство принудило меня наблюдать все еще раз.
Вихманн расположился перед зеркалом на переборке и украдкой смотрел на свое отражение. Прежде чем зачесать волосы вперед на лицо, он несколько раз провел ногтем по зубьям расчески, три или четыре раза в каждом направлении. Для наведения пробора в волосах потребовалось несколько попыток. Когда он немного откинулся назад, я мог видеть, что его лицо светится чем-то вроде религиозного экстаза. Он изучил свое отражение, наклоняя голову и так, и сяк. Затем он подошел с своему рундуку и порылся в нем, вернувшись затем к зеркалу с банкой бриллиантина. Тщательно он намазал им зубья расчески и провел по волосам, снова и снова, пока он не достиг конечного лоска, достаточного для отражения каждой лампочки.
Удовлетворенный наконец, Вихманн убрал свои средства красоты, снял куртку, стянул ботинки, не развязывая шнурков и завалился в койку. Он оставил лампочки гореть. Через пять минут, когда я спустился к выключателю, глянув в его койку, я увидел, что метания и повороты во сне уже разрушили кратковременное великолепие его внешнего вида.
ПЯТНИЦА, 14-й ДЕНЬ В МОРЕ. Я встретил Командира в центральном посту. Похоже, он был склонен к разговорам. Я забросил удочку, спросив, почему так много людей поступают добровольцами на подводные лодки, несмотря на цифры потерь.