Подводная лодка
Шрифт:
СУББОТА, 15-й ДЕНЬ В МОРЕ. Две недели, как мы вышли из Сен-Назара. Сегодня волны были короткими, неразбериха бурунов, лишенных какой-либо регулярности. Подлодка неровно шла по ним, её движения становились еще более беспорядочными под воздействием зыби, которая поднималась и падала через длительные промежутки времени на фоне бурлящего моря.
Многие дни уже мы не видели ничего, кроме бочки, нескольких ящиков и в одном случае — сотни пробок для шампанского — феномен, для которого Командир не смог найти ни подходящих стихов, ни просто причины. «Это не могла быть пьянка. Просто пробки, а бутылок нет — это бессмыслица».
Я стоял вахту с мичманом. Мои бицепсы были в лучшем состоянии, чем они были прежде, но мускулы моих рук и предплечий болели от веса бинокля. Я вынужден был все чаще давать им отдых после первого часа вахты. Крихбаум же мог удерживать свой бинокль неограниченное время, как будто бы его руки были заблокированы под прямым углом.
«Когда ты проникнешься всем этим», — вдруг начал он, «то поймешь, что мы ведем двойную жизнь».
Я не знал, к чему он клонит. Крихбаум был кем угодно, но разговорчивым его не назовешь. «Я имею в виду — половина жизни в море и половина на берегу». Он начал говорить что-то еще, но явно не смог найти нужных слов.
Мы продолжали осматривать свои секторы. «Это правда», — произнес он после долгой паузы. «Здесь мы — ну, скажем так, полностью в замкнутом мире — ни почты, ни телефонных звонков — ничего. Тем не менее, есть что-то вроде — скажем так, связи между нами и домом».
«Да?»
«Например, беспокойство за них. Ты не можешь прекратить думать о том, как дома идут дела. А для них ситуация еще хуже — они не знают, где мы находимся».
Еще пауза. «Когда мы выходим в море — мы как будто умираем. Если что-то с лодкой в самом деле случится, то до официального извещения пройдут месяцы».
Мичман погрузился в молчание, затем выпалил: «Если мужчина женат, то он только наполовину мужчина. Я имею в виду, здесь».
Наконец появились проблески зари. Он говорил о себе. В ответ я стал говорить обобщенно.
«Я не знаю, Крихбаум. Неужели обручальное кольцо создает столь большое отличие? Скажи мне, как давно Стармех женат?»
«Восемнадцать месяцев или около того».
Он начал разговаривать свободно, явно с облегчением от того, что его собственные проблемы не были больше предметом разговора. «Она выставила ему ультиматум: 'Ты не можешь ожидать, что я разрушу свою жизнь из-за тебя' и так далее. Не похоже, что она того типа женщина, чтобы слезы проливать, пока мы в море. Не повезло Стармеху. Теперь она снова беременна, в придачу ко всему».
Когда после длительного молчания Крихбаум снова заговорил, его неуверенность вернулась. Мы определенно вернулись к тому, с чего начали. «В своей жизни тащишь за собой изрядное количество балласта, нравится тебе это или нет. Лучше всего совсем забыть о доме».
Разговор прекратился. Мы продолжали прочесывать горизонт.
Впереди нас по носу два румба влево полоса тумана заполнила горизонт, подобно куче грязной зеленой шерсти. Мичман раз за разом осматривал его. В тумане могли скрываться особые опасности.
Прошло добрых десять минут, прежде чем он возобновил разговор. «Возможно, вы правы, лейтенант. Быть может, лучше всего забыть все на некоторое время».
Мои мысли обратились к гардемарину Ульманну, у которого были свои собственные поводы для беспокойства. Из-за курносого носа и веснушек он выглядел на четырнадцать лет, причем это впечатление усиливалось его аурой мальчишеского проворства. Однажды в базе я видел, как он ходил в увольнение в своей форме первого срока. Фуражка размера большего, чем нужно, выглядела так, будто её приобрела экономная матушка сыну с расчетом на вырост.
Ульманн был популярен среди всех. Скорее коренастый, чем низкорослый, он выглядел физически крепким. Он также выглядел старше, если присмотреться поближе. Морщинки вокруг его рта были не просто морщинками от улыбок.
Однажды, когда я был наедине с ним в старшинской, поведение Ульманна стало странноватым. Он стал перебирать столовые приборы, толкая их туда-сюда, положил нож параллельно вилке и взглянул на меня, стараясь поймать мой взгляд. В конце концов, он взял быка за рога.
«Вы знаете цветочный магазин рядом с кафе «Пьеро»?»
«Конечно, и двух девушек, которые там работают. Они обе очаровательные малышки, Жаннетта и — как зовут другую, забыл?»
«Франсуаза», — ответил Ульманн. «Я с ней помолвлен — неофициально, конечно же».
Я невольно прищелкнул языком. Наш малыш гардемарин — и помолвлен на французской девице…
«Она выглядит очень хорошенькой», — произнес я.
Он уселся на свою койку, обхватив голову руками, и выглядел беспомощным, как будто бы исповедь лишила его всех сил.
Мало-помалу выяснилось: Франсуаза была беременна. Ульманн был не столь наивен, чтобы не подозревать, что может произойти. Мы были врагами, и коллаборационисты получали скорую расправу. Гардемарин знал, сколь активны были французские партизаны. Я понял, что его девушка понимала это даже лучше его самого.
«Она не хочет жить с этим», — сказал он, но столь нерешительно, что я должен был подтолкнуть его.
«Не хочет?»
«Нет — если мы вернемся».
Неожиданно я вспомнил, как наша лодка U-A выходила из бункера. Командир осмотрел бассейн и повернулся ко мне. «Ваша подруга?» — проворчал он, кивая в направлении пустого здания на правой стороне ковша. Я увидел девушку, махавшую из окна второго этажа. «Нет, её я не знаю», — отвечал я. «Я думал, что вся зона недоступна для гражданских». — «Получается, что вовсе нет».
Ульманн все еще ждал от меня комментариев. Я сказал: «Когда мы покидали гавань, была ли это твоя — как её имя — Франсуаза, которая махала на прощание?»
«Да, я говорил ей, что это не разрешено».
«Но там же везде охранники».
«Я знаю, но она настаивала. Она приехала на своем велосипеде», — добавил он, как будто это все объясняло.
«М-да», — произнес я. Замешательство лишило меня каких-либо идей. «Смотри, Ульманн, не беспокойся — все будет прекрасно, я уверен в этом».