Подводная лодка
Шрифт:
ПЯТНИЦА, 21-й ДЕНЬ В МОРЕ. Нам была назначена еще одна патрульная линия.
Комментарий Командира: «Только Господь знает, куда они подевались!»
Всегда одна и та же картинка. Старик, склонившийся над картой, опираясь на локти. Погруженный глубоко в свои мысли, он время от времени дотягивается до циркуля и проверяет позицию на карте.
Они могли уклониться к северу, потому что ночи длинные. Начни их искать на севере и они тотчас же повернут на юг по широкой дуге. Они прокладывают сумасшедший курс, когда им это надо — похоже, что сейчас время для них ничего не значит. Нужно увеличивать площади патрулирования,
Как если бы он уже пошумел достаточно, Командир перешел на шепот. «В любом случае, нам к их навигации всегда следует относиться с подозрением. Для Люфтваффе разница в двадцать-тридцать миль ничего не значит».
Он аккуратно приложил к карте параллельную линейку, низко склонившись над столом. Он попробовал её расположить в различных положениях и наконец призвал на помощь циркуль.
Представление продолжалось, пока он наконец не ткнул циркулем в точку на сплошном синем фоне карты. «Вот где должна быть наша патрульная линия. Это то место, где они пройдут — или меня зовут Уинстон Черчилль».
Я не видел ничего, кроме двух маленьких отметок в сетке квадратов — никаких других обозначений на карте не было. Тем не менее было очевидно, что перед мысленным взором Командира возникали живые образы: шлейфы дыма над горизонтом, тонкие и расплывчатые, едва видимые. Возможно, он мог видеть надстройки, рубки, стрелы, суда с большими люками, суда с надстройками в корме: танкеры.
«Это бесконечное барахтанье просто проклятое богом занятие», — фыркнул он.
Наконец, Командир с усилием поднялся от стола для карт. Он нерешительно смотрел некоторое время на карту, прежде чем со вздохом бросил на нее линейку. Его руки дернулись в жесте смирения. Затем он резко повернулся и прошел в нос, наклоняясь в проемах дверей, и исчез в своем закутке.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 23-й ДЕНЬ В МОРЕ. Ветер усилился, превратив море в безграничную поверхность, покрытую гребнями волн. Волны не были очень высокими, но у каждой из них был пенный гребень. Как результат, море выглядело седым и древним.
Небо все еще было темным, равномерным серым одеялом, подвешенным невысоко над нашими головами. Справа по борту из облаков начал падать сильный дождь. Стена дождя была синевато-серой, со следами фиолетового. Влага распространялась от него во всех направлениях, как туман. Командир распорядился принести снизу его непромокаемую одежду и зюйдвестку. Он вполголоса выругался.
И затем занавес поглотил нас. Языки дождя хлестали море. Под их ударами волны съеживались, распрямлялись и теряли все свое великолепие. Ныряющий нос нашей подлодки продолжал разрывать их и поднимал вверх пенистые гейзеры. Потоки дождя и салюты брызг встречались и смешивались на наших лицах. Казалось, что на нас опрокинулся потоп из какого-то гигантского ведра.
Стекловидная зеленая масса волн с белыми прожилками исчезла. Ни единого проблеска, ни намека на цвет. Ничего, кроме однообразного, разрушающего душу серого цвета.
Впередсмотрящие стояли как монолиты, не обращая внимания на первозданный потоп. Бинокли были бесполезны — они затуманились бы через несколько секунд. Нигде ни следа света. Казалось, что дождь стремится затопить нас живьем.
Безжалостное неистовство ливня не стихало до самого вечера. Ночь наступила до того, как дождь совсем перестал.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 24-й ДЕНЬ В МОРЕ. В центральном посту. Командир наполовину разговаривает сам с собой, наполовину обращается ко мне. «Странно, как быстро любое новое оружие или методы теряют свою актуальность. Преимущество редко длится дольше, чем несколько месяцев. Как только мы разработали стайную систему, как британцы тут же переделали свою систему эскортов. И она срабатывала — Приен, Шепке и Кретчмер — все они были потеряны в действиях против одного конвоя. Затем мы стали применять акустические торпеды с самонаводящимися головками — как тут же британцы начали буксировать эти проклятые обманки на длинных стальных тросах — они привлекали торпеды, потому что производили больше шума, чем винты кораблей. Действие и противодействие: всегда одно и то же. Ничто так не стимулирует дух изобретательства, как жажда крови…»
Мы плыли в неизвестность уже более трех недель. Дни монотонно проходили один за другим. Они поднимались над восточным горизонтом, расстилали свое банальное серое покрывало и оседали на западе.
Мы пробивались в северном направлении сквозь высокую зыбь в соответствии с предполагаемым маршрутом следования конвоя. Машинный телеграф стол на отметке «Малый вперед». Пульсация двигателей была тихой и неравномерной. Наша носовая волна откатывалась в сторону устало и безжизненно. Мы буквально ползли по воде. Ключевым словом была экономия топлива, но наши запасы истощались с каждой минутой, даже на экономичной скорости.
Последний поход лодки U-A был неудачным. Не выпустив ни одной торпеды, она вернулась в базу после утомительного и затяжного отсутствия. Второй помощник, который единственный пытался сделать из этого шутку, клялся и божился, что репутация U-A до смерти испугала британцев.
Нам потребовалось полдня, чтобы достичь северной границы нашей зоны патрулирования. Рулевой через открытый люк боевой рубки прокричал вниз: «Пора менять курс!»
«Руль лево на борт. Курс один-восемь-ноль [14] — приказал вахтенный офицер.
14
«Курс один-восемь-ноль» означает «курс 180 (градусов)»; так принято отдавать команды на флоте, чтобы избежать ошибок в понимании задачи рулевым.
Нос медленно прошел половину окружности по горизонту. Наша кильватерная волна описала тонкую дугу, и солнце, выглядевшее белым пятном сквозь наложенные слои облаков, переползло на другой борт.
«Курс один-восемь-ноль», — доложил рулевой снизу.
Картушка компаса показывала 180 градусов. До этого на ней было 360 градусов. Больше ничего не изменилось.
Мало что можно было увидеть с мостика. Море тоже затихло, единственным признаком его жизни было несколько небольших волн на стихающей зыби. Воздух был неподвижным и облака висели без движения, как привязные воздушные шары.
Несмотря на всю усталость в суставах, я не смог противиться желанию наблюдать за передвижением минутной стрелки по циферблату часов на переборке камбуза. Наконец, я впал в состояние полудремы.
Неожиданно мой тонкий покров сна был разорван звонком громкого боя.
Палуба наклонилась.
Взъерошенный со сна, Стармех возвышался над двумя рулевыми на горизонтальных рулях. Командир без движения стоял рядом с ним. Мичман, который подал сигнал тревоги, уцепился за трап, все еще тяжело дыша от недавних усилий по задраиванию верхнего люка.