Подводная лодка
Шрифт:
Оператор гидрофона все еще не двигался. Никаких новых контактов. Командир резко поднял голову. «Хотел бы знать, найдут ли они нас снова…»
Он наклонился вперед и обратился к Германну: «Проверить, удаляется ли корвет». Затем нетерпеливо добавил: «Ну как, есть какие-то изменения?»
«Шум постоянный, Командир», — ответил Германн. Затем, через некоторое время: «Шум усиливается».
«Пеленг?»
«Пеленг постоянный на два-два-ноль, Командир».
Немедленно Командир скомандовал поворот право на борт. Мы возвращались на свой старый след. Обоим моторам было
Капли сконденсировавшейся влаги срывались и отмечали почти осязаемую тишину с регулярными интервалами: шлеп, шлеп, бульк.
Новая серия разрывов заставила плиты настила затанцевать и задребезжать. «Сорок семь, сорок восемь», — считал Крихбаум. «Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один».
Я взглянул на наручные часы: 14:30. Когда мы погрузились? Должно быть, это было сразу после полудня, так что нас атаковали уже около двух часов.
У моих часов была красная секундная стрелка. Я сфокусировал свое внимание на ней и стал вычислять интервалы между разрывами. Прошло две минуты и тридцать секунд: новое сотрясение. Тридцать секунд: следующее. Двадцать секунд: еще одно.
Я был рад, что могу на чем-то сосредоточиться. Для меня не существовало ничего, кроме вращающейся красной стрелки. Пальцы правой руки сжались вокруг левого запястья, как будто чтобы усилить мою концентрацию. Это пройдет — должно пройти.
Сорок четыре секунды: еще один сильный, сухой разрыв. Я отчетливо почувствовал, как мои губы, которые беззвучно произносили слова, замерзли в овале, обнажившем мои зубы. Я протянул руку, чтобы уравновесить себя и потерял из виду циферблат.
Командир приказал погрузиться еще на двадцать метров.
Теперь двести метров. Сердитый скрежещущий звук пробежал по корпусу подводной лодки. Испуганные глаза матроса-новичка белели в полумраке.
«Могильный сверчок», — прошептал Командир.
Очень забавно. Эти ужасные звуки издавала деревянная обшивка лодки. Внутренняя структура подлодки отвечала на силы, воздействовавшие на её корпус. Двести метров: замечательная круглая цифра. Каждый квадратный сантиметр стальной кожи теперь подвергался воздействию усилия в 20 килограмм — 200 тонн на каждый квадратный метр, а ведь наши листы обшивки были всего лишь два сантиметра толщиной.
Скрипы становились громче.
«Это вовсе не моя любимая мелодия», — пробормотал Стармех.
Напряжение в корпусе нашей подлодки терзало меня, как будто мое собственное тело было под прессом. Кожа на голове резко дернулась, когда прозвучал еще один взрыв. Безумное давление делало нашу стальную обшивку столь же уязвимой, как яичную скорлупу.
Двойной взрыв, затем еще, лишь ненамного слабее первого. Казалось, что наши преследователи раскинули на нас сеть трала с мельчайшей ячеей.
Еще одно содрогание плит настила, за которым послышался неизбежный громовой раскат взрыва.
Тишина на несколько ударов сердца. Затем два разрушительных взрыва, которые снова потушили огни лампочек и вызвали звон разбивающегося на палубе стекла.
Конус ручного фонарика прошелся по переборкам и остановился на циферблате главного глубиномера. Когда я его увидел, то просто похолодел: стрелки обоих приборов просто исчезли. Стекло прибора между двумя рулевыми треснуло и из него поперек центрального поста била струя воды.
«Глубиномер течет», — услышал я чей-то доклад дрожащим голосом.
«Все в порядке», — проворчал Командир, «нет никакой нужды сочинять об этом песню и танцевать».
Пустая шкала выглядела как глаза, покрытые поволокой смерти. Мы больше не могли узнать, всплывает подлодка или погружается.
По моей голове поползли мурашки. Наши приборы отреклись от нас. Без них мы были неспособны чувствовать наше положение в толще воды.
Матрос центрального поста на ощупь пробирался между каких-то труб при свете ручного фонарика, явно в поисках крана, который перекроет струю. Он был мокрый насквозь еще до того, как достиг крана. Хотя струя уменьшилась и иссякла, он продолжал ползать вокруг по палубе. Внезапно он выпрямился, аккуратно держа что-то двумя пальцами, как драгоценный камень. Очень осторожно он взял стрелку и установил её на место выступа малого прибора, который отмечал большие глубины. Я чувствовал себя так, будто наши жизни зависели от того, будет или нет шевелиться эта тонкая полоска металла.
Матрос убрал свою руку. Стрелка дрогнула и начала двигаться. Командир одобрительно молча кивнул.
Стрелка теперь стояла на 190 метров.
«Шум винтов пеленг два-три-ноль, два-два-ноль», — доложил Германн. «Шум усиливается».
Командир снял фуражку и положил её на хранилище карт. Его волосы были влажными и потными. Он глубоко вздохнул, почти знак смирения, как будто он не доверял самому себе что-либо сказать.
Шум винтов пеленг два-один-ноль, усиливается. Снова атакует».
Командир приказал дать полный вперед, и U-A слегка наклонилась на нос. Он оперся спиной на сверкающий, покрытый маслом ствол поискового перископа и уставился на подволок.
Давно забытые образы отчетливо обрисовались в моем воображении. Я увидел картонные диски двух машин для выделки мороженого на ежегодной ярмарке, нескончаемо вращающиеся навстречу друг другу, пока белая и красная спирали не наполнили мою голову до точки взрыва. Затем я опознал их как следы двух глубинных бомб, огненных комет, которые обжигали все на своем пути.
Еще один доклад от оператора гидрофона поразил меня. Я уставился на его рот, но слова не смогли проникнуть в мой мозг.
Ждем еще с затаенным дыханием. Мои нервы, казалось, оголены и находятся на поверхности кожи. Малейший звук раздражает их, как зонд дантиста. Я был одержим лишь одной мыслью: они были наверху — как раз над нами. Я забыл про необходимость дышать, пока недостаток кислорода не вынудил меня медленно и осторожно наполнить свои легкие воздухом. Под моими закрытыми веками вырисовывались яркие картины погружающихся глубинных бомб, за которыми тянулись вертикальные следы из искрящихся пузырьков воздуха, и затем взрывающихся в белые огненные шары. Радужные цвета вырастали из расплавленного ядра в ослепительный фейерверк, пока все глубины моря не раскалялись, как кузнечный горн.