Подводная лодка
Шрифт:
Боже, что это была за сумасшедшая ночь! Две ретивых кобылки, одна блондинка, другая рыженькая, и спереди их, и сзади…
«Ты в увольнении, верно? — Я всегда слабею от парней в морской форме — Что это за медаль у тебя? Правда? Это надо отпраздновать».
Две минуты и нас унесло уже довольно далеко. Блондинка выставила свой таз и своими ногами обхватила мои бедра.
«Танцы повсюду запрещены», — пожаловался кто-то. «Нет, у нас разрешены, так что не тушуйся! Эй, Ида тебе кое-что откусит!»
Подпихивание локтями и хихиканье.
Сервант, набитый ярмарочными куклами в маленьких складчатых юбках, расставленных по росту, как органные трубы. Между двумя ландышами целая дюжина садовых гномиков самых маленьких размеров, что только бывают, перемешанных с блестящими лакированными ангелами из дерева. Гипсовые олени с посыпанными блестками спинами, лампочка из красного стекла в стандартном светильнике, подушки дивана, по центру которых ткнули кулаком так, чтобы их углы стояли торчком, как ушки у кролика. И еще круглые вязаные подушки всех цветов радуги, и среди них рассажены три или четыре плюшевых медвежонка, один из которых, как ни странно, розовый. На стене танцующие феи. Все это вспоминается мне как многоцветная иллюстрация: расшитые тесьмой подставки под стаканами с ликером, а под ними инкрустированный поднос с изображением собора Св. Марка в Венеции. Огромная кукла, расставившая свои розовые целлулоидные ноги сверху серванта, выглядела как еще один сувенир из Венеции.
Диван был украшен узорами темно-красных виноградных листьев, шторы — необычно большими гортензиями, ковер — розово-красными цветами фантастического вида. И еще были черные бархатные силуэты церквей, куропаток и ветряных мельниц. К счастью, свет красной лампы скрывал большую часть этого ужаса — даже стаканы с липким зеленым зельем превратились в почти черные в приглушенном розовом свете.
«Что это вы пытаетесь с нами сделать?» — требовательно спросил Фридрих. «Отравить нас?» Он сделал большой глоток и передернулся.
«Я надеюсь, вы так не думаете, только потому, что мы вас пригласили …» — ядовито начала рыжеволосая. Фридрих резко оборвал ее. «Мне никогда это не приходило в голову, дорогая». Несколько раз пропищало сопрано. «Эй, руки прочь! Что это ты надумал делать?» Снова Фридрих: «Только то, что вполне естественно».
Позже: рыжеволосая, которая удобно устроилась на ковре с Фридрихом, начала прерывать его поток светской болтовни жалобами. «Мы респектабельные замужние женщины, знай это — мой муженек сержант!»
Внезапно другая — блондинка, которая лежала распростертая рядом со мной на диване с расстегнутой блузкой — обвила своими руками мою шею.
Позже блондинка отругала рыжеволосую за то, что все с нее началось.
«Ты просто сошла с ума! Я сдалась только тогда, когда вы двое начали кататься по кушетке».
«Люблю тебя?» — Фридрих начал нараспев произносить как бы слова песни. «Потому что я люблю тебя — я тебя трахаю, не правда ли?»
Его укротили неожиданной пощечиной, но рыжеволосая не знала нашего Фридриха. Как она ни извивалась, но в конце концов ее громко отшлепали несколько раз по заднице.
Бутылка с зельем упала, и стаканы разбились.
«Прекратите, вы двое!» — заверещала блондинка. «Вы с ума сошли! Что скажут соседи?»
Неожиданно я обнаружил, что Стармех неотрывно и настойчиво на меня смотрит косым взглядом. «Задумчивый», — насмешливо произнес он, «да, вот именно: наш задумчивый корабельный поэт».
Я повернулся, обнажил зубы и зарычал, как хищник. Стармеху это понравилось. На его лице долго оставалась ухмылка.
Запись Командира в корабельном журнале за пятницу: «Ветер северо-западный, 6–7 баллов, море 5 баллов. Двигаемся поисковыми курсами».
СУББОТА, 43-й ДЕНЬ В МОРЕ. Я стоял предполуденную вахту с мичманом.
За ночь ветер превратил спадавшую зыбь в белозубые гребни зеленых волн. К счастью, волны теперь у нас были прямо по носу, а не в левый борт. Я не знал, что вызвало ночью смену нашего курса.
Залпы брызг кусали мое лицо. Вода проникала за воротник моей штормовки и стекала по груди и по спине, заставляя меня дрожать.
Направление ветра менялось, равно как и сила отдельных шквалов.
На почти непрерывный серый фон неба были наложены более темные облака, как курганы грязного хлопка. Всеобщая и угнетающая мрачность не смягчалась никакой более дружественной тенью, если только не считать белые прожилки на боках серо-стальных волн и грязно-белую пену на их гребнях. Мертвенно-бледное свечение отмечало то место, где должно было быть солнце.
В середине вахты небо впереди нас затвердело в стену черновато-серого гипса, которая простиралась от горизонта почти до зенита. И вдруг стена ожила. Щупальца паров простерлись и охватили небо, быстро гася последнее слабое свечение рассеянного солнечного света. Воздух постоянно становился все плотнее, наполненным тяжестью. Вой ветра стих, но временное затишье только оттеняло зловещее шипение волн.
И затем шторм ударил в нас. Он выпрыгнул из неясной темной стены с неожиданным неистовством, которое сорвало с волн их серо-зеленую кожу.
Волны, которые становились с минуты на минуту все более и более крутыми, надвигались на нас, как стая голодных волков. Небо было непрерывным мышино-серым пластом, казалось, неподвижным, за исключением мест, где несколько более темных заплаток на его в целом равномерной поверхности выдавали, что весь небосвод был в разрушительном движении.
Некоторые волны поднимались выше, чем остальные, как будто бы приведенные в ужас нависающим небом, но шторм бросался на них и срывал их содрогающиеся гребни.
Пение штормового леера становилось все пронзительнее. Он взвизгивал, ревел и завывал на каждой немыслимой ноте и степени интенсивности. Каждый раз, когда нос лодки зарывался в волны и леер погружался, его резкий голос моментально утихал, но только для того, чтобы возобновиться, как только мы поднимались из бледно-зеленого водоворота. Водянистые вымпелы, которые слетали со штормового леера, срывались и разрывались на куски ветром как старые тряпки — уносились прочь в мгновение ока.
Упершись спиной в основание перископа, я поднялся над обносом мостика достаточно высоко, чтобы держать под наблюдением всю носовую часть подводной лодки.